ЛЕТ ИТ БИ! Пёс был большой, похожий на водолаза, с черной, давно не чесанной шерстью. Он спокойно сидел на обочине и провожал глазами проносившиеся мимо автомобили. «Хёндай» затормозил метрах в пятидесяти после него. Затем осторожно попятился и остановился рядом. Пёс не шелохнулся. Но смотрел теперь только на «хёндай» Из машины вышел водитель в черных очках, сухой, маленький, загоревший. И, в свою очередь, уставился на собаку. Минуты две играли в «гляделки». - Иди ко мне,- позвал водитель. Пёс продолжал сидеть. Тот открыл заднюю дверь. – Поедешь со мной?- В голосе звучала успокаивающая ласка. Собака недоверчиво поднялась и, хромая на переднюю лапу, с настороженными остановками двинулась к машине. У самых дверей опять остановилась. - Иди, иди, не бойся,- ободряюще произнёс водитель. Пёс неловко запрыгнул. Дверь захлопнулась. Водитель снял очки, сощурил на солнце и без того узкие глаза и с наслаждением потянулся. - Фу-у! Эх, какой я, всё же, молодец! Какой я умница! Хоть домашних порадую! И кореец Ким Ён Хён тронул машину.
…- Ой, что это у тебя?- жена посторонилась. Ён Хён с трудом затащил тяжелые матерчатые баулы на кухню, опустил в мойку. - Мясо!- со счастливой улыбкой обернулся он к ней. – По случаю сегодня достал! Свежей не бывает! Видишь, потекло даже,- кивнул он на кровавые капли на полу. – Сейчас разделывать будем. Погоди, не закрывай! Там у меня ещё… Ножи пока готовь! И доски разделочные! Он опять вышел в коридор. А жена уже принялась освобождать мясо. Он вернулся с ещё одной, так же потемневшей понизу от крови сумкой. - Вот теперь всё!- радостно проговорил он. Снял очки, бросил их на диван, засучил рукава. Оглянулся на прихожую. – Смотри, как накапало… Дорожка целая! Ну, а ты что стоишь? Заходи! Жена оглянулась. В кухню, припадая на лапу, вошла собака. Опасливо, склонив голову налево, уставилась на жену блестящими пуговицами глаз. - Ой,- устало вздохнула та, машинально обтерла руки полотенцем. – Какой ты у меня дурачок, всё-таки, Ён. Что соседи-то скажут? Кореец… второго пса за год привозит… - Да хрен с ними, с соседями,- буркнул он, точа нож. А с лица так и не исчезла счастливая улыбка. – Я что, Светка, виноват, что по-другому этих тварей люблю, чем вся моя нация? А, кстати, Ярка где? -Детишки прогуливают. Жена уже сидела на корточках перед собакой и знакомилась с ней. – Придут сейчас – вот счастья-то будет! Ну, и как тебя зовут, красавец? – И – мужу, через плечо: - Косточку какую-нибудь отсеки, я его угощу. Да мясо на ней не обрезай! Любишь мясо, дружок? И она, наконец, погладила собаку.
Он сам подошел ко мне. Уселся на мокрый снег, поднял морду и уставился на меня. - А мне тебя и угостить-то нечем, - извинился я перед ним. – Ничего не взял. Хотя… Подожди, подожди, - вспомнил я про хлеб. – Сейчас… Я залез в машину, отломил от булки. - На, кушай. Щенок аккуратно взял кусок, отошел к забору и положил его на снег. Затем вернулся и вновь уставился мне в глаза. На сердце стало беспокойно и неуютно. Я даже погладить его не решался: на теле виднелись расчесанные до кожи проплешины. Погладишь такого – и перенесешь все на свою собаку, мучайся потом. Тем более, что щенок был хоть и неухоженным, но упитанным. И мордашка такая милая-милая… - Прости, дружок. Не могу я тебя с собой взять, - вновь извинился я. – Есть уже собака. – Я закурил, присел на корточки. – Тебя же здесь подкармливают. Вон, ты какой плюшка… Я курил и чувствовал себя Штирлицем, добрым, участливым и рассудительным. И вправду же упитанный… И ночлег, видимо, имеется, у сторожей где-нибудь… Но глаза его – внимательные и вопросительные – все смотрели и смотрели на меня, не отрываясь. И на душе по-прежнему оставалась муть. Выручили жена: вышла из офиса. - О, ты и здесь собаку нашел! – проговорила она весело. А чего не радоваться: пятница, вечер, выходные впереди. - Не грусти, малыш. В следующий раз кормом угощу, - сказал я собаке и сел в автомобиль. Что-то весело щебетала жена. Звучал Митяев из динамиков. Я машинально закурил, приоткрыв окно. - Герои у тебя какие-то в собачьих рассказах… правильные все… решительные… мужики настоящие… - тоскливо думалось мне. И в голове будто нарочно, по паскудному всплыла сцена драки из написанного опуса: « - Вот козлы! Трое на одного! – раздраженно подумал он, глядя на побоище, захлопнул дверцу и аккуратно тронул машину»… Я тоже тронул свою. Пошла она к черту, эта придуманная жизнь вперемежку с реалиями! Не состыковать эти жизни! И люди не будут такими, как мечтаешь… И ты не будешь таким… каким хочешь… А щенок продолжал сидеть. И ждал. Чего – не знаю. С ним часто говорили по-человечески. Но ни разу не поступали… по-человечески… А он сидел и ждал.
Я конечно же видел и очень благодарен, там и имена всех высвечиваются. Но думал: прочитали, как обычно бывает, плюсанули и забыли. Извините за такие мысли. Спасибо от души.
Ольга Павловна, спасибо Вам огромное за отзыв. Честно говоря, ни одного ответа не было, я и подумал, что неудачно все написано, неинтересно всем. Теперь знаю, что это не так. Спасибо Вам за теплые слова. Как только что то новое у меня появится - я обязательно выложу. Хотел книжку целую про собак составить, но никто браться не хочет, даже при отказе моем от всяких гонораров. А сам не потяну. Мысль была: издадут - и весь тираж "Потеряшкам" отдать, чтоб на выставках или где еще продавали, вот им и подспорье какое-никакое. Да вот что-то не срастается. А в Германии 3 книги напечатали, но там все рассказы мои вперемежку с другими. Извините, что так много написал. Еще раз огромное спасибо С уважением, Владимир
Пес был стар. Даже по человеческим меркам количество прожитых псом лет выглядело весьма солидно, для собаки же подобная цифра казалась просто немыслимой. Когда к хозяевам приходили гости, пес слышал один и тот же вопрос:
– Как ваш старик, жив еще? – и очень удивлялись, видя громадную голову пса в дверном проеме.
Пес на людей не обижался – он сам прекрасно понимал, что собаки не должны жить так долго. За свою жизнь пес много раз видел хозяев других собак, отводивших глаза при встрече и судорожно вздыхавших при вопросе:
– А где же ваш?
В таких случаях хозяйская рука обнимала мощную шею пса, словно желая удержать его, не отпустить навстречу неотвратимому.
И пес продолжал жить, хотя с каждым днем становилось все труднее ходить, все тяжелее делалось дыхание. Когда-то подтянутый живот обвис, глаза потускнели, и хвост все больше походил на обвисшую старую тряпку. Пропал аппетит и даже любимую овсянку пес ел без всякого удовольствия – словно выполнял скучную, но обязательную повинность.
Большую часть дня пес проводил лежа на своем коврике в большой комнате. По утрам, когда взрослые собирались на работу, а хозяйская дочка убегала в школу, пса выводила на улицу бабушка, но с ней пес гулять не любил. Он ждал, когда Лена (так звали хозяйскую дочку) вернется из школы и поведет его во двор. Пес был совсем молодым, когда в доме появилось маленькое существо, сразу переключившее все внимание на себя. Позже пес узнал, что это существо – ребенок, девочка. И с тех пор их выводили на прогулку вместе. Сперва Лену вывозили в коляске, затем маленький человечек стал делать первые неуверенные шаги, держась за собачий ошейник, позже они стали гулять вдвоем, и горе тому забияке, который рискнул бы обидеть маленькую хозяйку! Пес, не раздумывая, вставал на защиту девочки, закрывая Лену своим телом.
Много времени прошло с тех пор… Лена выросла, мальчишки, когда-то дергавшие ее за косички, стали взрослыми юношами, заглядывающимися на симпатичную девушку, рядом с которой медленно шагал громадный пес. Выходя во двор, пес поворачивал за угол дома, к заросшему пустырю и, оглянувшись на хозяйку, уходил в кусты. Он не понимал других собак, особенно брехливую таксу с третьего этажа, норовивших задрать лапу едва ли не у самой квартиры. Когда пес выходил из кустов, Лена брала его за ошейник, и вместе они шли дальше, к группе березок, возле которых была устроена детская площадка. Здесь, в тени деревьев, пес издавна полюбил наблюдать за ребятней. Полулежа, привалившись плечом к стволу березы и вытянув задние лапы, пес дремал, изредка поглядывая в сторону скамейки, где собирались ровесники Лены. Рыжий Володя, которого когда-то пес чаще всех гонял от Лены, иногда подходил к нему, присаживался рядом на корточки и спрашивал:
– Как дела, старый?
И пес начинал ворчать. Ребят на скамейке собачье ворчанье смешило, но Володя не смеялся, и псу казалось, что его понимают. Наверное, Володя действительно понимал пса, потому что говорил:
– А помнишь?..
Конечно, пес помнил. И резиновый мячик, который Володя забросил на карниз, а потом лазал его доставать. И пьяного мужика, который решил наказать маленького Толика за нечаянно разбитый фонарь. Тогда пес единственный раз в жизни зарычал, оскалив клыки. Но мужик был слишком пьян, чтобы понять предупреждение и псу пришлось сбить его с ног. Прижатый к земле громадной собачьей лапой, мужик растерял весь свой педагогический пыл, и больше его возле площадки не видели…
Пес ворчал, Володя слушал, изредка вспоминая забавные (и не очень) случаи. Потом подходила Лена и говорила, поглаживая громадную голову пса:
– Ладно тебе, разворчался. Пойдем домой, вечером еще поболтаете.
Вечернюю прогулку пес ждал особенно. Летом ему нравилось наблюдать как солнце прячется за серые коробки многоэтажек и вечерняя прохлада сменяет дневную жару. Зимой же пес подолгу мог любоваться черным, словно из мягкого бархата, небом, по которому кто-то рассыпал разноцветные блестки звезд. О чем думал в эти минуты старый пес, отчего порой он так шумно вздыхал? Кто знает…
Сейчас была осень, за окном уже смеркалось и капал тихий, унылый дождик. Пес вместе с Леной шли привычным маршрутом, когда чуткое собачье ухо уловило необычный звук. Звук был очень слабый и почему-то тревожный. Пес оглянулся на Лену – девушка звук не замечала. Тогда пес быстро, насколько позволяло его грузное тело, метнулся в заросли кустов, пытаясь отыскать… Что? Он не знал. За всю долгую жизнь пса с таким звуком он еще не сталкивался, но звук полностью подчинил себе сознание пса. Он почти не слышал как испуганно зовет его Лена, как ее успокаивает Володя… Он искал – и нашел. Маленький мокрый комочек разевал крошечную розовую пасть в беззвучном крике. Котенок. Обычный серый котенок, который только неделю назад впервые увидел этот мир своими голубыми глазами, задыхался от затянутой на его горле веревочный петли. Передние лапки его беспомощно хватались за воздух, задние же еле доставали до земли.
Пес одним движением мощных челюстей перегрыз ветку, на которой был подвешен котенок. Тот плюхнулся в мокрую траву, даже не пытаясь подняться. Осторожно, чтобы не помять маленькое тельце, пес взял его зубами за шкирку и вынес к Лене.
– Что за дрянь ты при… – Начала было Лена и осеклась. Тихонько ойкнула, подхватила маленькой дрожащий комочек. Попыталась снять петлю, но мокрая веревка не поддалась.
– Домой! – скомандовала Лена и, не дожидаясь пса, побежала к подъезду.
Котенок выжил. Три дня лежал пластом, никак не реагируя на суету вокруг. Только жалобно пищал, когда большой бородатый человек со странной кличкой «Ветеринар» делал уколы тонкой длинной иглой. На четвертый день, завидев шприц, котенок заполз под диван, чем вызвал сильное оживление среди людей. А еще через неделю по квартире скакал озорной и абсолютно здоровый кошачий ребенок. В меру хулиганистый и непослушный. Но стоило псу слегка рыкнуть или хотя бы грозно посмотреть на озорника и котенок тут же становился образцом послушания.
А пес с каждым днем становился все слабее. Словно отдал частичку своей жизни спасенному котенку. И как-то раз пес не смог подняться со своей подстилки. Опять вызвали ветеринара, тот осмотрел пса и развел руками. Люди долго о чем-то говорили, Лена тихо плакала… Потом звякнуло стекло, ветеринар стал подходить к собаке, пряча руки за спиной. И вдруг остановился, словно перед ним выросла стена.
Но это был лишь маленький серый котенок. Выгнув спинку дугой и задрав хвост, котенок первый раз в жизни шипел, отгоняя от пса что-то непонятно, но очень страшное. Котенок очень боялся этого человека со шприцом. Но что-то заставляло его отгонять ветеринара от пса…
Ветеринар постоял, глядя в полные ужаса кошачьи глаза. Отступил назад, повернулся к Лене:
Ветеринар посмотрел на котенка, затем на заплаканную Лену, снова на котенка… И ушел. Люди разошлись по своим делам, квартира опустела. Только бабушка возилась на кухне, изредка всхлипывая и шепча что-то невнятное.
Пес дремал на подстилке, положив громадную голову на лапы и прикрыв глаза. Но не спал. Он слушал дыхание котенка, который беззаботно спал, уютно устроившись под боком пса. Слушал, и пытался понять, как этот маленький слабый зверек сумел отогнать большого и сильного человека.
А котенок спал, и ему снилось, что псу опять угрожает опасность, но он снова и снова прогоняет врага. И пока он, котенок, рядом, то никто не посмеет забрать его друга.
День серел, скукоживался до размера оконного проёма, медленно исчезал. Она смотрела на этот умирающий свет, не отрывая глаз. Тоска удавкой сдавила горло, не давала дышать полной грудью. И щемило сердце. Две минуты назад Она увидела его в новостях. Три года прошло со дня их первой встречи. Первой и последней. Он постарел. И поседел. Хотя, в остальном выглядел всё так же: стройным, подтянутым, мускулистым, без лишнего грамма жира. А вот глаза… Глаза тоже постарели. Взгляд стал мудрым и усталым. Волнения в каком-то северном городке. Там уже стояла глубокая осень, и падал хлопьями снег. А он, единственный её, стоял с другими в оцеплении и казалось - он смотрит не в объектив телекамеры, а ей в глаза. Долго, пристально, просяще.
Дверь шумно отворилась, и в зал вошли Эмилия с Мариной, дочкой. Она поднялась и отошла к окну. Эмилия недовольно покосилась ей в спину и продолжила на повышенных тонах: -Запомни, Марина: такими, как Андрей, не разбрасываются! Поняла? Не-ра-збра-сы-ваются! Ну, нельзя же, как шлюха, постоянно менять претендентов! Тебе уже двадцать шесть!.. Когда ты научишься думать своей головой?! -Сама ты сука!- озлобленно подумала Она. -Мне ты жизнь уже исковеркала. Теперь пытаешься дочери сломать! Сука! Сука!- не оборачиваясь, накручивала Она себя самым обидным ругательством. – Сама, как шлюха!.. Каждый месяц - новый кобель! До охранников опустилась! А Виктор Петрович - как слепой… Или блаженный… «Милочка, Милочка…» Стерва! «Виктор, или я, или этот её ублюдок! И позвони Климовичу! Пусть сделает ей операцию! А то опять кого-нибудь в подоле принесет!» Это моё дитя - ублюдок?!- Её затрясло в ознобе. И спина напряглась до хруста в позвоночнике. – Дитя! Отнять у матери!.. Сука! Да что ей до прислуги -обслуги?! Дочь родную не жалеет! Она смотрела в мутное окно. И не понять было: то ли дождевые разводы, то ли слёзы размывают всё вокруг. И волчицей выла душа! Один день с любимым. Один день с дитём. А жизнь продолжается. А жизнь уже кончилась. Голоса стали удаляться. Она обернулась. И в это же время обернулась Эмилия, Встретились взглядами. Эмилия видела и боль, и отчаянье, и пустоту в её глазах. Но отвернулась равнодушно: своих заморочек хватает. Хрен ли ей чужие переживания?! Пусть даже любимой хозяйской собаки…
ПРОПАВШЕЕ КОЛЬЕ, или ОСКАЛ РЕВНОСТИ. (мини-детектив)
Смеркалось. Душный тягостный день медленно-медленно уходил на покой. Малиновое гипертоническое солнце зацепилось за шпиль телебашни и всё никак не хотело прощаться с городом. Мы, все четверо, сидели в гостиной, будто укутанные гнетущей вязкой тишиной, и молчали. Где-то далеко-далеко нарождался взвод ажанов. Или копов. Или «бобби». Иль ментов. Нам было всё - равно. Мы скорбели. Капитан с помощниками находились на втором этаже, в кабинете Артура Васильевича и допрашивали остальных. С нами же оставили одного сержанта. Тот стоял у входной двери и задумчиво поедал хот-дог.
Первым, как и следовало ожидать в нашей интернациональной компании, молчание нарушил Джек. Что поделать, даже общение с нами не прибавило ему тактичности. - И что? Так и будем молчать? Вопрос повис в воздухе. - Делать что-то надо, делать! И думать! - Ну, это по части Филиппа, - с иронией протянул Боб-Борис. – Да, Фил? Мы-то больше по части исполнения. Это он у нас мозговой центр. Я оглянулся на него с неприязнью. Впрочем, без всякого толка. По толстокожести он ни в чём не уступал своему брату Джеку. Но каков наглец! Подначивать в присутствии дамы. Да, права была гений эпизодов и афоризмов: «Ревность – это страшная сила!» - Если ты хочешь меня чем-то удивить, то тебе… - начал я. - Прекратите! – Глаза Элен заблестели от слёз. – Как вам не совестно!
- Да, друзья, давайте как-нибудь… - Джек, кажется, тоже смутился, хотя это было ему и не свойственно. – Всё-таки основное подозрение падает на нас. Вот здесь он был прав на все сто процентов. Колье хозяйки пропало, когда в гостиной находились лишь мы четверо. Я отчетливо помню, как Эльвира Петровна вернулась из театра, сняла колье и положила на журнальный столик у окна. Затем скользнула по нам рассеянным взглядом и, не удосужившись поздороваться, поднялась к себе наверх. Я еще тогда поразился, что она оставила украшение здесь, а не унесла к себе в шкатулку, где обычно хранила драгоценности. Колье было старинным, от прапрабабушки, бывшей фрейлины последней императрицы и стоило баснословных денег. Когда однажды при мне случайно озвучили сумму – у меня чуть не поехала крыша. - Стоп, Фил! Ты опять отвлекаешься! Продлевай логическую цепочку, а не уходи от ответа, не верти хвостом, - перебил я сам себя. – Дано изначально: нас было четверо. Я, Элен, Джек и Борис. В девятнадцать ноль-ноль (я запомнил это так хорошо потому, что пробили городские часы) пришла Эльвира Петровна. Колье, столик, второй этаж… Где-то в девятнадцать ноль-пять – её громкая перебранка с Артуром Васильевичем. В двадцать ноль-ноль они спустились уже рука об руку, чтобы ехать на банкет. То есть колье существовало порознь от хозяйки где-то около часа. За это время через гостиную прошли: дворецкий Моисей – из комнаты прислуги на кухню и обратно, два раза; Витёк и Паша из охраны – из биллиардной во двор; следом за ними водитель Казимир Матвеевич; горничная Анжела – со второго этажа в гардеробную, что-то взяла и вновь поднялась наверх. Так, теперь мы… Пару раз отлучался из дома Джек. Элен подходила к Анжеле, о чем говорили – не слышал. Я уходил на кухню, буквально минут на пять: у нас кончилась нарезка, и сырная, и колбасная. Но! Никто из нас ни на секунду не оставался наедине с колье! И всё-таки я всем нутром чуял, что основное подозрение падает на меня. А если ещё вспомнить хозяйскую ссору перед банкетом… Хорошо поставленный контральто Эльвиры Петровны был слышен, кажется, и на соседней улице.
- Сколько можно содержать этого балбеса! Тебе что, охраны не хватает?! Пригрели иждивенца! Ты посмотри, как он косится на нашу Элен. А она?.. Задурил девочке голову! Откровенно говоря, мне очень жаль Бориса, из них получилась бы достойнейшая пара! - Эльвира, Борис же ей приходится кузеном! – басом отвечал Артур Васильевич. - Господи! Посмотри на родословные царствующих особ!.. Вот на этом месте Джек многозначительно хмыкнул, поднялся и вышел из дома в первый раз. Мы же, «треугольничек» пресловутый, остались сидеть, не глядя друг на друга и сгорали от стыда. По крайней мере, мы с Элен. Наверху раздались шаги. Сержант торопливо засунул остатки хот-дога в кобуру. Хозяйка спускалась первой и, оборачиваясь, негромко говорила капитану: - А я уверена: это его рук дело. Он давно уже ревнует Бориса к Элен. Он и подставляет его! Единственный вопрос: куда он мог спрятать колье? Вы же всё обыскали! Я краем глаза увидел улыбку Боба, больше похожую на оскал. И у меня что-то перемкнуло, перещёлкнуло в башке! Пазлы сложились в узор! …Джек повторно выходит из дома (я ему много раз говорил, что он слишком много пьёт)… Элен стыдливо отворачивается… я, что бы замять неловкость, обращаюсь к ней с каким то пустяковым вопросом… оборачиваюсь… Борис что-то дожевывает… Вот! Вот! Я опрометью бросился на второй этаж, чуть не сбив с ног капитана. - Куда ты, оглашенный? – услышал вслед нервный окрик Эльвиры Петровны, но было не до неё. Я ворвался в кабинет хозяина. Допросы уже окончились, и все собирались уходить. Молча схватил дворецкого Моисея за рукав и потянул за собой, к аптечке на кухню.
- Помедленнее, Фил, помедленнее, - бурчал с отдышкой старик. – Я уже не мальчик, я не успеваю за тобой… Ну, и зачем она тебе? – спросил он, снимая аптечку со шкафа. Я даже не стал отвечать. Порылся в коробке, схватил пузырёк и прошел в гостиную. И чем ближе и медленнее я подходил к Борису, тем явственнее было видно, как он скукоживается, ужимается на глазах. Я бросил перед ним касторовое масло, как перчатку перед дуэлью, и уселся с независимым видом рядом с Элен. - Боже мой! Какие высокие отношения! – взволнованно прошептала сзади Анжела. - Э-эх, - поддержал её Моисей, и его блеклые старческие глаза затуманились от воспоминаний. - Артур… - беспомощно и как-то беззащитно проговорила хозяйка. - Что «Артур», что «Артур»?.. - брюзгливо отозвался муж. – «Порода, родословная…» А ещё Фильку моего обвиняешь! Капитан же, прищуривши один глаз, не подходя к нам что-то издали измерял пальцами у Боба. - А что… Вполне, вполне… - бормотал он. – Вон, какая пасть у вашего Бориса. Не то, что колье – всю шкатулку с вашими побрякушками заглотит. Сейчас ветеринара вызовем, прочистит… Я покосился на Элен. Элен благодарно покосилась на меня. Я лапой задрал накидку на кресле, аккуратно подцепил клыками заныканный кружочек колбасы и положил его перед ней, за что прилюдно был обласкан языком по морде. Говорю же: сложились пазлы. Не мог Бориска тогда что-то дожевывать! Чашки перед нами были пусты. Этот кружочек колбасы был последним. Для неё. Для любимой моей лабрадорши.
Ярая родилась третьей, после двух братьев. Следом за ней родились ещё две сестрёнки. Было это 23 октября.
Семья в полном составе сидела на кухне и решала важную задачу: заводить или не заводить собаку. Мнения почти разделились: бабушка и невестка были категорически «против», а сын, внук и внучка – «за». Попугай Иннокентий слабохарактерно «воздерживался». Аргументы с обеих сторон были убийственны. - Ты для меня, что ли, сынок, псину покупаешь? – повысила голос бабушка, Александра Дмитриевна. – Так мне и так возни с твоей скотиной хватает! – кивнула она на раскрытую попугайную клетку. Кешка, весело щебетавший до этого на люстре, испуганно замолчал, затем подлетел на её плечо и яростно начал играться с серёжкой в её ухе. – Уйди, окаянный, - дунула бабуля на него. Попугай, обидчиво чирикая, улетел к клетке, нервно принялся вышагивать по стенкам. – И мусор, и перья!.. Весь пол засыпал! Пылесосить не перестаю. А собаку заведёте? Умчитесь на работу, а она опять на мне: выгуливай, корми, чеши. Нет, мил сынок, не надо мне такого «счастья» на старости лет. Выработала я своё, отдыхать пора. И эти… - кивнула на внучат. – Ишь, чего выдумал: за два голоса!.. Школу пусть закончат, электоратом станут, тогда уж… За один «голос» пусть оба идут! И то много! Семья улыбалась. С бабулей было легко и весело. Жизнь, проведённая в стройотрядах, в обучении старшеклассников науки под названием «физика», а после – на НИИтовской работе на «оборонку» - эта жизнь научила её мудрой и простой философии и «невыносимой легкости бытия»: всё будет хорошо и справедливо. Если постараться. И не ныть. И Александра Дмитриевна старалась вовсю. Не доросший «электорат» шестнадцати и девяти лет терпеливо ждал вердикта родителей. - Я тоже «против»! – подняла руку невестка Елизавета. – Действительно: всё на бабушке будет! И ты, Сашка, не возражай! – отмахнулась она от мужа. – Ты даже клетку у Иннокентия ни разу не чистил! А, ведь, сам покупал! «На, мама, подарочек на день рождения!» - Брось, Лиз! – Муж поднялся, подсмыкнул трико, стал мерить шагами огромную кухню. – «Не чистил, не чистил… уборка… в тягость…». Я ей собеседника на весь день приобрёл, а вы!.. Вот, спроси у него, кого он больше всех любит? Вот спроси! Кеша! Все замерли. Попугай склонил голову, покосился одним глазом на аудиторию. - Сандра! Ура! – произнёс он громко. - Вот видите! – с напором воскликнул Александр. – Я же… - Сашка - дурак, - перебил его Кешка. Все прыснули. - Как он прав! – умиленно сказала бабуля. - Ну, мать, не ожидал я от тебя такого, - покраснел сын. - Ты-то здесь причём? Он про другого Сашку, - беспечно ответила та. – Про Керенского да про Пинигина. - Это кто такие? – опешил сын. - Да один Россию профукал, другой – меня в юности. Ну, не дураки ли? - И чему ты его ещё обучила? Надеюсь, всё прилично? - А то! Тактичный. Прилюдно – ни разу! Ты же не слышал? Во-от! Как-никак, а я кандидат наук… - Балабола ты, бабуля, а не кандидат. Увела разговор в сторону. - А у нас без этого и кандидатскую не защитишь. - И щенка не купишь… - вставил, наконец-то, внук Пашка. Бабуля посмотрела на него сурово. - Ты, мелкий, пока меня в этом не убедил. - Ах, так тебя убеждать надо?! - Внук поднялся с дивана, двухметровой «мелочью» завис над ней. - И каким образом? Материально? Или духовно? Та смело, как комсорг на собрании, вздернула подбородок. - А совместить нельзя? - Можно! Первое, - стал загибать пальцы внук. – Приплод щенков. Эт тебе, бабуля, такие тыщи!.. - Господи! Так еще и со щенками возиться?! - Баб, да это годика через два-три! - Угу. Или осел сдохнет, или бабуля умрёт… - Ну, чего ты?.. Правнуков же ещё поднять хотела, в люди вывести. Заодно уж и со щенками… Помирать она собралась… - Ладно, продолжай. - А чего продолжать? Безбедную старость мы тебе щенками обеспечили… года на два… - Ты о духовном давай… - Еще один собеседник появится! На троих-то веселее день коротать. В общество «Защитников животных» вступишь. Не век же тебе с «жириновцами» да «болотниками» собачиться! А здесь – благороднейшее дело! Забота о братьях меньших! Их-то кто защитит? Маленькие, пушистые, беззащитные… Вот у твоих «жириновцев» сколько последователей? А у этих… - Не цитируй мне классику, я ещё из ума не выжила. - Хорошо. Далее: благодарность и поклон тебе… - Низкий поклон, - тихонько подсказал отец. - …низкий поклон тебе от детей и внуков за радость. Чего же ещё-то больше? Видеть каждый день ясные чистые благодарные глаза потомков и ощущать… - Блудослов, - прервала его бабуля. – Вылитый папаня. Ранетка от ранетки недалеко… - Помолчала. Пожевала губами. – Как хоть назовём? - Мам, там уже есть кличка. Положено так у этих кинологов, определенная буква в определённый период. А они на эту букву имена придумывают и в метрики записывают. - В родословную, - поправила его мать. – Что уж я, совсем тёмная? Ну, и как нашего назвали? Или нашу? - Нашу. Кличка «Ярая». Но это в документе! А так – хоть «Дульсинеей» зови, без разницы! - Ну, зачем же так нашу малышку обижать? Ярая – пусть Ярая и будет. - А я Яркой буду звать! – наконец-то ворвалась в разговор внучка Дашка, долго тянувшая руку вверх, прося слово. –Яркой, Яркой! - Александра Дмитриевна, как же так… Мы же с вами договаривались, - растерянно проговорила невестка. – Ведь это же… Бардачище будет… Содом с Гоморрой… - Ну, началось! У тебя, Лиз, никакой гибкости в принятии решений! Видишь, массы ратуют за защиту животных, а ты!.. В разрез, Лизавета, идешь, в разрез! И шубейка у тебя из нутрии! Не стыдно? Синтетическую приобрести не могли? Да чего я… - махнула сокрушенно бабуля. – Это ж всё от воспитания зависит, а здесь… понаехали… (Лиза была пришлой, или как говорила порой Александра Дмитриевна: «приблудной», из Москвы). Все люди, как люди, простые, посконные: Шурка, Кешка, Сашка, Пашка, Дашка, Ярка… Одна эта выпендривается, - Александра Дмитриевна будто напрочь забыла о высшем образовании и кандидатской. – Что ты! «ЕЛИЗАВЕТА»! – врастяжку и с сарказмом произнесла бабушка. – Одна против линии партии! Смотри, Лиз, не возьмут тебя в светлое будущее! Так, со своими уклонами и останешься! Домашние с радостным молчанием внимали бабуле, даже невестка. Чувствовалось, что щенок попадает в надежные, хоть и иссохшие от старости и работы руки.
Глава 2
Бабуля держала оборону по всему фронту. Но фронт был растянут, и резервов на всё не хватало: то на юго-западном направлении прорыв в спальне на обоях и шторах, то на кухонном направлении кольцо обозначилось на линолеуме после принятия пищи, то диверсии на коммуникациях – разобранные плинтуса и перерезанные собачьей «мясорубкой» провода бытовой техники. К вечеру подтягивались резервы и запасные полки. Но и те, потрепанные на своих школьных и рабочих рокадных участках, были измотаны донельзя. К тому же их, еще на подступах, в прихожей встречали радостные лапы и зубки свежего неугомонного противника, рвали в клочья колготки, шнурки, пакеты. Не помогали ни игрушки, ни прогулки. Индифферентно молчащий на тумбочке айфон был как-то интересней. А про телевизионные пульты и туфли на высоком каблуке и говорить нечего! Закончились «бои» как-то разом, месяцев через пять. Вечером пришли домашние и поразились: Ярка, пушистая, расчесанная, но смиренная и пришибленная, как парламентарий при подписании капитуляции, - сидела скромно у дивана и радость свою проявляла лишь вилянием хвоста. - Мам, чего это с ней? Аптечку нашла? Успокоительного нажралась? - Нет, - бабуля закончила с мытьем посуды, тщательно вытерла руки. – Обучаться сегодня начали. Команду «нельзя» и «сидеть». По интернету. - Баб, а вы и команду «молчать» тренировали? Она чего-то сегодня и слова не сказала. - А чего языком попусту молоть? Ужинать давайте садиться. Лиз, накрывай, я пока Ярку покормлю. Ты, кстати, видел, хозяин, что у нее пятно светлое на груди появилось? Слева. И на языке черное родимое пятно… - Видел. - Чего меченную такую взяли? ГОСТовскую выбрать не могли, что ли? Вечно тебе нелеквид подсовывают. В кого ты такой уродился?! Она насыпала меркой корм в собачью чашку, поставила рядом с ее лежанкой. - Кушать, Ярая, - подала она команду влюблённым голосом. Та, опрокинув по пути стул, вихрем понеслась к еде. Александра Дмитриевна с торжествующим видом оглянулась на домашних. Те чинно и смиренно сидя за столом, сглатывали слюни и ждали повторной команды. - Да ладно, вы… - засмущалась бабуля. – Жрите. Проголодались, поди?.. У меня сегодня бешамель на удивление вкусно получился, - с хорошо проставленным прононсом произнесла она. – Бон аппети. - Маман, - катясь по наклонной французской плоскости рискнул минут через пять спросить Сашка. И почему-то на «вы». – А чем вы такой обедиенции добились? - Сашка, лапоть! Сколько раз я тебе говорила: «Учи наизусть первую страницу «Войны и мира», а?! Твоя «обедиенция», то бишь «послушание» -на испанском! Господи, - вздохнула мать, хотя и не верила в бога. Она, правда, и в теорию эволюции не верила, твердо стоя на том, что от обезьян произошли лишь лодыри, тунеядцы да представители богемы в широком понимании этого слова. Остальные… просто произошли. И всё! И точка!!! - Какая у тебя каша в голове! Козырнуть захотелось, а всё впросак… - Мама, чего ты с псиной сделала? – на человеческом уже языке прервал сын ее сентенции. - Условный рефлекс выработала! – немного хвастливо ответила та. - Кружку с водой – на тумбочку. К нему ниткой разбитый мобильник привязала. К другим кружкам – тапки, колготки, вон, Дашкины, Пашкины очки… Всё! Через два часа собака мокрая, тихая и послушная. Я потом только осколки подмела, лужи подтёрла да её феном просушила – и всё! Так, малой кровью, бабуля достигла победы на всех фронтах.
. . .
- Лиза, а давай-ка во-он в тот лесок… Чует моё сердечко: все грибы там. Елизавета, с напряженным лицом водителя, получившего права пару дней назад, повернула по едва заметной колее. Ярая недовольно заворочалась на заднем сиденье, чихнула от пыли. Следом за ними повернул и «нива» с остальным семейством. Остановились на окраине, на поляне. - Мам, ну чего сюда припёрлись? Километра через два коренной лес стоит, а мы сюда, в пролесок какой-то… - забрюзжал Александр. - Ничего, Саш, прогуляемся. Заодно и позавтракаем. Ребятишки дружно накрывали импровизированный стол. Ярая, прижав уши и ничего не видя вокруг, носилась кругами по периметру поляны. - Вот счастье-то у ребёнка!.. Первый раз на воле! Ярая, кушать! Но та даже не отреагировала на любимую команду и к столу приплелась лишь к окончанию завтрака. Напилась из чашки и, тяжело дыша, завалилась на бок. - Ну, и какая из неё помощница? – полным ртом пробубнил Александр. – Не то, что трюфеля – подберёзовиков не сыщет. - Ничего, - успокоила сына Александра Дмитриевна. – Ты и один с трюфелями справишься. Внуки дружно хихикнули. Отец строго на них посмотрел, но вдруг закашлялся, поперхнувшись. - Видишь? Я права! Сам, поросёнок, с трюфелями справишься. И не смей больше унижать Ярую! Она – дама! Не потерплю! Собака продолжала тяжело дышать и очумелыми непонимающими глазами косилась на смеющихся людей. - Ну, что, молодежь, по коням? – бабуля бросила Ярке недоеденную печенюшку, поднялась тяжело. – Если что – кричите, рядом все… Разбрелись в разные стороны, внимательно пялясь под ноги и взрыхляя бугорки палой листвы. Ярка продолжала носиться от одного грибника к другому, внимательно нюхала развороченный теми дёрн, облаивала потревоженных галок и ворон. Александр остановился, закурил. Закрыл глаза и поднял лицо к неяркому солнцу. Блаженно улыбнулся неведомо чему, вздохнул полной грудью: - Э-эх!.. – Пусто было в голове и радостно-радостно на сердце! Подбежала Ярая. Уселась, тяжело дыша, и свесила язык в сторону. - Тявкало ты немецкое, - Сашка ласково потрепал её по затылку. – Гуляй, гуляй, не скоро ещё такое испытаешь. Вдали кто-то аукнул, и Ярая бросилась на голос. - Пап, - дочка маячила метрах в тридцати. – Как у тебя? - Да никак! Два подберёзовика всего. А у тебя? - А я груздь нашла! – похвасталась та. - Молодчина! Сейчас этот лесок пройдём и следующий обшарим. Хотя… Я ж говорил: в коренной ехать надо. Так, за разговором вышли на окраину. Немного погодя подтянулись и остальные. У всех было по паре-тройке грибов. - Ну! Говорил же я… - опять принялся бурчать Александр. - Стоп! – прервала его Александра Дмитриевна. – Ярая где? Заозирались. - Где Ярая?!!
А Ярая в это время во всю прыть мчалась по полю. А перед ней, высоко взбрыкивая задними лапами, мчался зигзагами заяц.
- Ярка!!! Ярая!!! – кричали встревоженно люди на опушке. Собака не слышала их. Охотничий инстинкт затмил разум. - Сашка! Давай за машиной! Бегом! Да брось ты своё ведро! – командовала в это время Александра Дмитриевна. – И ори, пока бежишь! Может, в лесу где или у машины ждёт!.. Сын скрылся за деревьями. А она, почему-то часто мигая, тяжело присела на перевёрнутое ведро, устало положила руки на колени. Ладони дрожали. И не хотелось ни шутить, ни командовать. Хотелось молиться. И плакать.
Ярая все никак не могла поймать живую игрушку, маячившую перед ней. Заяц был непредсказуем. Кажется, вот-вот окажется в клыках, а он исчезал, резко скакнув в сторону. Силы таяли. Если бы заяц исчез совсем или вдруг оказался далеко впереди, то она бы остановилась. Но он был рядом, будто нарочно дразнил её. И Ярая рвалась за ним. Она даже не успела испугаться, когда луговая трава перед ней внезапно кончилась и разверзлась пустота. И она, взвизгнув по щенячьи, рухнула в эту пустоту с обрыва.
ГЛАВА 3
Александр долго не мог уснуть в эту ночь Они приехали домой уже часов в восемь вечера. Обошли, объехали все окружные леса; проехались вдоль реки; порасспрашивали людей в двух близлежащих деревеньках. Тщетно. Никто не видел Ярую. Дома в полном молчании поужинали, отправили вконец потерянную бабулю с дочкой спать, сына – учить уроки, а сами сидели без света на кухне, курили беспрерывно и негромко переговаривались. - Я завтра на телевидение и по радио объявление дам о пропаже. Найдёшь фотографию? Сашка кивнул. - Не забудь про вознаграждение… А я в деревеньки снова съезжу. Может, что-нибудь… - он не окончил, отвернулся к окну. - Тебе же на работу… - Отпрошусь. Отгулы возьму. Начальник поймёт. И опять надолго замолчали. Заходил несколько раз Пашка за кофе и бутербродами и молча исчезал. - Лиз, ты иди спать, поздно уже. Я тоже скоро приду. Жена ушла. А Александр, так и не включая свет, придвинулся к окну и продолжал смотреть на исчезающую в сумерках улицу. Он никогда не думал, что может так сильно привязаться к собаке. Ну, бегает живая игрушка под ногами, ну, ласкается…Не ребёнок же, не человек, а, вот, смотри ты… Он стал с ней заниматься сразу после бабулиного водного тренинга с чашками. Понял: еще немного – Ярая останется послушной испуганной заикой. Трижды в неделю вечерами они ездили на дрессировки к опытному кинологу, тренировались, обучались послушанию. Ярая менялась на глазах. Его поразило, что почти все занятия проходили через доброту и ласку. Почему-то раньше казалось, что послушание приходит через боль и строгость, а здесь… У него шелушилась кожа на ладонях, потому что всю дневную пайку он скармливал собаке с рук. А она, семеня рядом, постоянно принюхивалась и тянулась к этим родным вкусным ладоням и преданно поглядывала снизу на Сашку. Он потянулся за сигаретой, да так и не прикурил её: держал в пальцах и мял, мял… Вспомнилось некстати, что не только из-за матери он начал заниматься с Ярой. Они ужинали тогда всей семьей, а Ярка носилась по комнатам. А затем прибежала, волоча за собой истерзанный сапог жены. - С ней надо что-то делать, Сашка! Это невыносимо, невозможно!.. – истерично выговорила тогда за столом Елизавета. – Она – как бешенная! Её на воспитание отдать надо, специалисту какому-нибудь! - Какое, к черту, воспитание… - буркнул он, вставая. Поддернул трико. – Кому она такая, безголовая, нужна?! На живодорню! Или укольчик усыпляющий сделать!.. – Подхватил на руки Ярку и вышел, хлопнув дверью. - Чокнуться с твоей собакой можно, - испуганно прошептала ему вслед жена. И дети, и мать тоже испуганно молчали. Всех поразила неожиданная реакция Александра. А он, оказывается, просто начал любить свою шестимесячную Ярку, как до этого своих детей. И услышать такое от жены!.. Нет, хорошо, что он тогда сдержался и не послал её при всех прилюдно… Они тогда же, вечером, укатили вдвоём с собакой на дачу, от всех подальше: успокоиться, обдумать всё. Стоял аномально жаркий конец апреля. Деревья уже плотно покрылись листвой. Зацвели вишня и слива. Появились первые комары. Почему-то пахло морем, хотя Александр никогда на нём не был и не знал, как оно пахнет. Но пахло точно им и ни чем больше! Они сидели на веранде. Ярая грызла презентованную Сашкой косточку, а тот медленно и уверенно напивался, ведя разумный, хотя и бессвязный диалог сам с собой. Шорты после осенне-зимнего безделья немного жали. Он расстегнул пуговицу, налил в стопку. - Вот ты мне скажи, как она так может, а? Ведь ребёнок, а она – «отдать»!.. Какого хрена тогда удочеряла? Ведь сообща же решали! «Бешенная, бешенная»… Да ребёнок просто… «Бешенная»… Это он говорил уже Ярке. Рука с полной рюмкой жестикулировала, принимая участие в разговоре, и из рюмки немного плескалось на стол. Сашка машинально стёр влагу рукавом, выпил, наконец. - А я вижу: ты слушаешь меня. Вминя… внимаешь… - пробубнил он, закусывая солёным огурцом. – Только пока ещё не понимаешь. Ничего, Ярка, насобачимся, будем понимать. Нет, но как хорошо, что я её не послал! От стыдобушка-то перед детьми была! Да и перед маманей… И, вот, заметь: все ж про-мол-чали! Все! – Он покачал указательным пальцем. – Не правильно это. Значит, все согласны с ней были! Все тебя сдать хотят! Ярая грызала мосол, не обращая внимания на хозяина. Она, всё-таки, без оглядки ещё ему не доверяла. Ей периодически чудилось, что он заговаривает ей зубки и готов тайком присвоить себе её любимый мячик или игрушку. Или, как сейчас вкуснейшую косточку. И она пыталась скорее с ней расправиться. А Сашка продолжал свой «плач Ярославны». - Что ж мы с тобой делать, родная, будем? Пока воспитуешься – нас поедом съедят. Без перца и соли. И счет нам выставят за… за попорченное имущество. – Ему снова попалась на глаза рюмка. Он снова налил. – Я ж помню, как ты на меня сегодня смотрела, там, на кухне: «Что вы, дескать, делаете, за что? Я ж вам сапог принесла, вместе поиграем…» Эх, простота ты моя щенячья… дурында… - его качнуло сидя. – Ты закусывай, Александр, закусывай… Не ровен час, запьянеешь… Как он уснул в этот вечер – он не помнит.
Проснулся оттого, что Ярая, встав передними лапами на диван, вылизывала ему лицо. Он с трудом открыл глаза. Комната казалась ослепительно светлой, как операционная. - День уже, - безразлично и тоскливо подумал он. Отчего-то было ужасно холодно, как в морозильной камере. Ярка перестала ласкаться и настороженно на него смотрела. – Иди, родная, сейчас я… - Но сам еще лежал минут пять, не в силах подняться. Второй раз в жизни напился до такого состояния. Первый – это когда позвонил в роддом и ему сказали, что родился сын. И, вот, сейчас… Но тогда это было от великой радости, а сейчас, леший его поймёт, от чего?.. Слова жонкины, видите ли, его покоробили… Он с трудом сел, охнул от боли в висках. Посмотрел в окно – и ничего не увидел. Стекла казались замороженными. Он закрыл глаза. - Сколько же я выпил вчера? Почему такие глюки? А собака за стенкой продолжала свою деятельность: шумела, стучала чем-то, повизгивала. Он вновь разлепил веки, упершись взглядом на обнаженные, с гусиной кожей ноги. И заметил, как изо рта вырывается пар. Встал, прошел, шатаясь, в прихожую с печкой и лестницей на второй этаж. Ярая, не обращая на него внимания, волокла с улицы громадное полено. Уже третье по счёту. - Ты чего? – глупо буркнул он. – Печку топить собралась? – И, содрогаясь от холода, чуть ли не бегом вернулся обратно, начал лихорадочно одеваться: жуть, как захотелось в уборную. Дверь на улицу была приоткрыта как раз на толщину собачьего крупа. - Вот нажрался! Даже дверь не запер! Вот и мерзну! Он с ходу двинул её плечом, и чуть было не разбил себе нос: дверь не поддалась. Он упёрся в неё плечом и по миллиметрам раскрыл до половины, сдвинув сугроб в сторону. Выбрался на веранду. Всё вокруг было занесено снегом. И неистовал ветер, наметая причудливые снежные барханы до середины окон. - Ё-моё! – изумленно прошептал Сашка, позабыв про туалет. – Ё-моё!.. На девственном снегу ещё виднелись почти мгновенно заметаемые собачьи следы к дровням у бани. Сашка шагнул с крыльца и провалился в сугроб выше колен. Резво вскочил обратно без левого тапочка и оправлялся уже по исконно русскому: с крыльца. Заскочил в выстуженный до омерзения дом, кое-как дрожащими пальцами достал сигарету и закурил. - Чего делать, чего делать? – металось лихорадочно в голове. – Печка, печка первым делом!.. Самым большим ножом настругал из полена лучины для растопки, запалил печь. Потом вдруг вспомнил что-то, залез в холодильник и налил водки в стакан; выпил, закашлялся натужно, чуть ли не до потери памяти. Ярка испуганно дрожала в стороне, ждала конца его агонии. Откашлялся, утер выступившие слёзы и понял: холодильник не работает. Щелкнул выключателем. Электричества не было. Становилось совсем весело. Вновь полез в холодильник. Три банки тушенки. Одна банка консервы в томате. Кулёк с сухарями, полбулки хлеба. Так, что ещё? Чай, сахар, полторы бутылки водки. Эт накой я вчера столько накупил? Разовая порция собачьего корма на сегодняшнее утро. Кстати, сколько времени? Достал сотовый телефон. Мёртвый! Перемёрз или аккумулятор сел. Положил его рядом с уже тёплой печкой: отогреваться. Теперь сапоги. И шапочка, а то без головы останешься. И вода Ярке. Хотя… снегом обойдётся. И чайник! Чай, обязательно горячий! И лопату бы найти в этой круговерти, тропинку до толчка проделать… И можно сутки, до утра, до завтрева потерпеть. Глядишь, и растает к утру. И домой двинемся, танки грязи не боятся, да, Ярая? Сашка натянул трико поверх сапог, надел куртку и двинулся на поиски лопаты. На занесённую по капот машину даже не взглянул: не время. Лопата – сволочь оказалась под снегом за теплицей. Он бы её так и не нашёл, если б случайно не запнулся. Через полчаса, наконец-то, добрался до уборной. На обратном пути вновь пришлось откапывать входную дверь. Ярая лежала у печи в луже натаявшего снега и на звук его шагов даже не поднялась. Александр раскинул запорошенную одежду на вешалки, переоделся в сухое. - Ну, что, милая, чавкать будем?.. Ссыпал в собачью миску остатки корма, вскрыл себе тушенку, поставил на печку разогреваться. - Да - а, не густо… Мельком глянул в Яркину чашку. Ярая, спиной почуяв его взгляд, ускорила поедание. - Ну-ну, не торопись, не отниму. Вздохнул и достал початую бутылку водки. Уютно трещали стылые дрова в печи. Завывало в дымоходе. Снежная крупа барабанила по стеклам, будто кто-то песок бросал горстями. Подсохшая и сытая Ярка устало переползла на коврик у порога в комнату и заснула. Сашка в нирванном состоянии достал свечи на вечер, присел с пепельницей на коврик к собаке, выпил, закусил, закурил и тихонько-тихонько, будто разбудить кого-то боялся, затянул: «За окном то дождик, то опять метель. За окном то ветер, то опять капель. Занавешу окна, засвечу свечу. Мне не надо лета, осень не хочу…»
Выла пурга на улице. «Мело, мело по всей земле во все пределы. Свеча горела на столе…» Синие сумерки вперемежку с сигаретным дымом висели в комнате. Тяжело вздыхала во сне уставшая собака. И тихонько пел немного опьяневший человек. Было тепло, уютно и грустно. - А ведь мне, дураку, повезло, - подумал Сашка. – С моим беспамятством пьяным… да с открытой дверью… Стихия меня спасла. Ты ж, кулёма, сугробов испугалась, потому и не убежала. – Он погладил собаку. Та вздрогнул и, не просыпаясь, вытянулась всем телом. Александр продолжал машинально гладить. – А, может… Преданная и любишь?.. Я от людей-то такой преданности не видел… Любишь, а? – Посмотрел на щенка. Тот вздрагивал во сне и не просыпался.
…Окурок обжег пальцы, прервав его воспоминания. За окнами стояла ночь. Спать пора. Завтра, всё завтра… Боже, сделай так, что она была жива!
ГЛАВА 4
Александра Дмитриевна долго мялась у входа, не решаясь войти. Как-то не по себе ей было… И колокольный звон, и редкие люди, осеняющие себя крестом и склоняющие голову. Солнце нещадно припекало через тёмную косынку, но она, всё-таки, дождалась, пока никого не будет, и вошла во внутрь. Здесь приторно пахло ладаном. Горели свечи у икон и на столиках. Было пусто; лишь у дальней иконы (отсюда и не разглядеть – какой) стоял священник в рясе и молился. Александра Дмитриевна растерянно огляделась. Она хорошо запомнила, что в церковь надо идти в головном уборе и креститься справа налево, а, вот, что дальше делать… И подсказать некому. Но тут к ней, закончив с молитвой, подошел священник. - Вам что-то помочь? Она с надеждой на него посмотрела. Молодой-то какой!.. Переодеть – как рокер будет. И как его: батюшкой называть или как? - Помогите, - просто попросила она. – Мне свечку поставить надо, а куда – не знаю. - Вам за упокой или за здравие? - За здравие, за здравие! И молитву, говорят, можно заказать. Тоже за здравие! Священник смотрел на неё пытливо и в то же время ласково. - Вы первый раз в церкви? - Первый, - отчего-то смутилась она. – Но я крещеная. - Вот и слава Богу. У нас, к сожалению, киоск сегодня не работает: приболела работница. Но я вам свечку сейчас дам, во-он на тот столик поставите. – Он откуда-то из недр одеяния достал свечу и блокнотик с ручкой. – Давайте запишу имя человека. Вечером будет молитва – всех помянут. Александра Дмитриевна замялась, потупила взгляд. - Ярка, - произнесла негромко. - Простите, не расслышал. - Ярка, - повторила она громче. Священник недоуменно и, как показалось ей, подозрительно на неё посматривал. - А она точно православная? - Батюшка, она точно не католичка! У неё корни болгарские! – напропалую, будто в омут бросилась, врала Александра Дмитриевна. И чувствовала, как стыд покрывает багрянцем её щеки. – У неё дед оттуда! - Ну, хорошо, хорошо. – Священник пожевал губами, помолчал, но потом даже успокоительно погладил её мельком по локтю. – Запишу «Ярка». Перед Богом все едины, простит. Сорок рублей с вас. - Сейчас, сейчас, - она торопливо достала купюру, подала ему. - А вы, вот, в ящичек это опустите, - указал священник на ящик из прозрачного оргстекла. – Извините, мне идти надо. Приходите к нам, - сказал он напоследок. – Спаси вас Бог. Александра Дмитриевна наскоро перекрестилась, поклонилась и вышла из церкви. Медленно стянула косынку, медленно положила её в сумочку. Опять забили колокола. - Это что?.. Час уже прошел, как я сюда пришла? Точно, как «опиум для народа»… - подумала она растерянно и нервно. И нервировало её то, что ничего (ну, кроме, может, приторного запаха благовоний) не покоробило, не отвратило в этом для неё «учреждении», как она опасалась ранее. Скорее, наоборот. Стало как-то чуть-чуть благостней на душе, спокойней, что ли... Если б ещё не её ложь… Звон прекратился. Она подняла голову вверх, засмотрелась на золотой крест в лазурном небе. - Ничего, - прошептала она. – Бог простит. И поймёт. И поможет. И она, уже никого не стесняясь, перекрестилась три раза и склонила голову. . . . Александр третий день подряд колесил по этим проклятым местам. Кажется, уже все леса и пролески знакомы наизусть, все поля объезжены, весь речной берег осмотрен… Он несколько раз проезжал мимо того места, где собака упала с обрыва, но ничего не шевельнулось в груди. И он проезжал. Часто останавливался, курил, кричал «Ярка! Ярка!», клаксонил, но всё было впустую. Объявления, развешенные в деревнях на магазинах и заборах, уже начали желтеть под солнцем, коробиться. И ни одного оборванного листика с телефоном! «За вознаграждение…» машинально прочитал он и снова потянулся за сигаретой. Его уже тошнило от курева, но он упорно курил и курил. Можно было бы, конечно, расспросить кого-нибудь из местных, но деревни днём в будни будто вымирали. И объявы, что звучали по радио и с экранов телевизоров, и интернетовские, выложенные Пашкой – ничего не помогало. Всё оказалось напрасным. Никто не откликался. Он выкинул окурок и поехал домой. Этим вечером они решили прекратить поиски. - Сынок, не надо больше ездить. Если жива будет – вернётся. - Да что она, - психанул Сашка. – голубь почтовый, что ли?! Это кошки могут возвращаться, а собака будет крутиться там, где её бросили! - Никто её не бросал, - спокойно ответила Александра Дмитриевна. – Она сама убежала. Будет жива – найдётся. - Да что ты заладила: «будет жива, будет жива…»?! Чего ты её раньше времени хоронишь?! - Дурак, - коротко, но всё так же спокойно произнесла мать. – Сядь, не мельтеши. Но Сашка встал из-за стола и направился из кухни. В дверях остановился, оглянулся. - Хорошо, я дурак… И пусть будет по вашему: я больше не поеду. Но пока вы все здесь – говорю… всем говорю!: «Не вздумайте покупать другую собаку!» Поняли? Всем говорю! Сашка вышел.
ГЛАВА 5
Река быстро уносила Ярую от места падения. В первое мгновение, погрузившись с головой под воду, она запаниковала, заработала лихорадочно лапами. Но, вынырнув, увидела вдали покрытый кустарником берег и поплыла к нему. Будь Ярка постарше и поопытнее, она бы отдалась воле течения и через пару минут уже была бы на берегу. Но она упорно старалась бороться с мощным потоком, захлёбываясь, теряя силы. А поток нёс и нёс её, и силы стали кончаться. Она несколько раз окуналась с головой под воду, её било о валуны, крутило в водоворотах. И когда силы, кажется, кончились совсем, лапы вдруг нащупали дно. Она выползла на пологую отмель, как-то нелепо – лёжа! – встряхнулась и затем долго без сил лежала в грязи, тяжело дыша и далеко высунув язык. Задние лапы сводило судорогой. Затем Ярая поднялась, спустилась к реке и долго и жадно лакала. Вновь встряхнулась и посмотрела по сторонам. Берег за отмелью сплошь зарос ивняком, примыкающий местами к реке. Она, не выбирая просветов, напрямую ломанулась сквозь кустарник, с трудом пробралась и выскочила на чистое. Вдали, за лугом, маячил лес. Ярая подняла морду и жадно принюхалась, но не уловила ни одного знакомого запаха. Затем побежала к лесу, всё дальше и дальше от родной семьи. Потому что это был другой берег.
…Она до сумерек беспорядочно металась между деревьями. Поднимала морду, принюхивалась, шевеля носом. Ночь наступала стремительно, и становилось тревожно и страшно. Как-то разом почернели тени от деревьев и кустарника, и на сером пока ещё небе появилась луна. Ярке очень хотелось есть. Семичасовая вечерняя кормежка уже давно прошла. В это время её обычно кормил хозяин. С рук, как требовал кинолог. Всю пайку. И прогуливался. А потом сидел на полу, упершись спиной на диван, и гладил, гладил, гладил… А она замирала от счастья и даже засыпала порой. Сейчас хозяйской ладони не было. Ярая остановилась. Затем подошла к ближайшей сосне и легла, свернувшись клубком. Ныли мышцы, и очень чесалась кожа. Она закрыла глаза и, вздрагивая, забылась минутным сном. Но уши настороженно ловили все звуки и шорохи. Ярая постоянно просыпалась, ворочалась и вновь проваливалась в дрёму. И всё время подспудно ждала ладонь Александра. А её не было. Детство всю ночь прощалось с ней.
. . .
Тоскливое потянулось у них житие в семье, особенно в первые недели. Александра Дмитриевна как-то враз перестала шутить и улыбаться. Машинально делала домашнюю работу, машинально смотрела любимые сериалы… Ни с того, ни с сего вдруг вставала посередине фильма и уходила в другую комнату: протирала пыль на чистых полках, поливала цветы, смотрела альбомы с давними фотографиями. И почти всё время молчала, не поддерживала общие разговоры. Или разговаривала сама с собой, что-то шепча под нос. Отчего-то занялась вязанием. И стала очень заметно прихрамывать на левую ногу. -Саш, что с матерью? – испуганно теребила мужа Лиза. – Не тронулась бы… Из-за Ярки, да? - Чего ты меня-то дёргаешь? – нервничал тот. – Иди, у неё и спроси! Ребятишки тоже первое время ходили потерянные какие-то, угнетённые. Но это только первое время. Чем, видимо, юность и хороша, что страхует себя, подсовывая каждый день что-то новое, интересное, неизведанное-неиспытанное. Поневоле плохое и горькое отступает. Да и сколько его ещё будет в жизни, этого горького… На всё слезинок не хватит. Елизавета… То ли она не успела прирасти сердцем к собаке, то ли умела себя сдерживать, но её уклад не изменился ни на йоту. Как и настроение. Порой, особенно в первые дни после пропажи Ярки, казалось, что всё в семье держится только на ней. Она и варила, и убиралась, и говорила за всех. Наверное, так и надо было себя вести хозяйке дома. А, вот, Александр изменился сильно. Внешне он оставался всё таким же общительным, улыбчатым. Но иногда вдруг замолкал, замыкался в себе и уходил к себе в комнату или на балкон. Но это ещё терпимо. А вот то, что он почти перестал бывать дома – это тревожило всех домашних. Сашка отговаривался тем, что на работе запарка к концу года, но Елизавета через знакомых случайно выяснила: он сам берет дополнительные смены. А перед Новым годом он, лежа в постели с женой, вдруг сказал: - Лиз, я работаю в Новый год. Попросили. Та не вытерпела: - Сашка, не ври мне! Я знаю: ты сам напросился! Зачем, Саш?! У тебя кто-то появился? Долго молчали. - Нет у меня никого, Лиза, - наконец, сказал Александр. – Никого у меня нет… Пусто мне дома. Пройдёт это всё… Потерпи, родная. Должно пройти… Поработаю я пока. – И отвернулся Бывают такие времена, такие моменты, когда накатывает что- то – жить не хочется. И ведь ничего не происходит, всё по-прежнему, как и день, как и неделю, как и месяц назад… Какие-то мелкие неурядицы, дождливая или наоборот – жаркая погода… снег… Всё, как всегда… чуть лучше, чуть хуже… А на душе – помойка и пустота. Не от чего… Даже предчувствий никаких… А жить не хочется. Уревелась она тогда – спасу нет. Сашка давно спал, а она ревела молча в подушку, не веря, что у него никто не появился. Что это всё из-за какой-то собаки. Ведь почти полгода прошло… . . . Прошло три недели, как Ярая заблудилась. Трудно было признать в этой исхудавшей, с грязной, свалявшейся шерстью прежнюю Ярку. За все эти дни она лишь один раз наелась досыта: вновь перед ней из травы выскочил заяц-дурак. Но теперь Ярая не оплошала, успела его перехватить за загривок и держала, не смотря на удары задними ногами, до тех пор, пока заяц не затих. А потом рвала его ещё теплую тушку и ела, ела… И даже не замечала, как у неё самой капает кровь из разорванного зайцем уха. Ночью её страшно тошнило. Желудок выворачивало наизнанку непереваренной заячьей шерстью. И днём она только пила и пила. А вскоре начались затяжные нудные дожди. Даже лягушки и мыши, которые спасали её до этого от голода – и те постепенно исчезли. Она пробовала заходить в селенья, но и это не получалось. Уже на окраинах на неё начинала тявкать какая-нибудь шавка. Ярая виляла хвостом и настороженно пыталась приблизиться, обнюхаться. Но на истошный истеричный лай с соседних дворов и улиц уже мчалась ватага разномастных псов, и Ярая позорно сбегала. Чужаков нигде не любили. А, вот, в последней деревне свора её нагнала, у самой кромки леса, за дорогой. Когда до неё дошло, что убежать не удастся – она резко развернулась и оскалилась. Каким-то звериным чутьём поняла – это смерть! Хоть дерись, хоть беги – смерть! И она остановилась. На нее налетели сразу две собаки, но помешали друг дружке, и все они, сцепившись в визжащий клубок, покатились по траве. Вокруг, оглушительно лая, носились остальные и пытались за что-нибудь цапнуть Ярую. Сколько это продолжалось – она не знает. Показалось – миг! Не больше! Рядом взвизгнули тормоза. Раздался отборный мат и оглушительно жахнул ружейный выстрел. Драка распалась. Стая россыпью бросилась к деревне, а Ярая – в лес. Мужики, вылезшие из машины, еще раз, для страховки, стрельнули в воздух, похохотали и уехали. Больше к селениям Ярая старалась не приближаться. Бежала, куда глаза глядят, плутала в облетающих по-осеннему лесах и пролесках, пересекала сжатые поля, переплывала ледяные ручьи и речушки. И, останавливаясь, вытягивалась в стойку и что-то тревожно вынюхивала. Но ни разу не учуяла родных знакомых запахов. Пахло выпавшим снегом, стылостью, зимой. У нее очень чесалось и болело в паху, куда её укусил чудом не впавший в спячку клещ. Ярку знобило, глаза гноились, постоянно хотелось пить. Она облизывала жестким сухим языком опухшие брыли и пила, пила постоянно. Она сейчас даже не пыталась зайти в лес, а понуро брела по обочине грунтовой дороги. И наступил день, когда она легла и смогла только периодически приподнимать морду. Затем опустила её на промерзшую землю и закрыла глаза. Сверху падал и падал снег. Он ложился на Ярую, будто укрывал её белым пуховым одеялом.
Глава 6
Кончилась сумрачная осень. Прошла метельная зима. И пришла затяжная тягостная весна. Постоянно дул холодный пронизывающий ветер. Небо было сплошь покрыто серыми мохнатыми облаками, из которых сыпало то мелким дождём, то снежной крупой. Сугробы – грязно-голубые, ноздреватые – всё пытались стаять, сочились мутными каплями – и не стаивали! Александр стоял в углу курилки, смолил сигарету и, подшмыгивая носом, выслушивал своего начальника, а заодно и закадычного дружка Анатолия. Тот напористо вытягивал из него обещание поехать на открытие весенней охоты на уток. - Сань, тебе понравится! Почти одни наши будут: Лёшка Бадыгин, Кузьмин с планового отдела, Борис Сергеевич. Поехали! А то ты, я смотрю, совсем квёлый стал. Дома чего? Или заболел? - Да нормально дома, - вяло отбрехивался Сашка. - Не болею я. Просто… Настроения чего-то нет, чего я поеду? Вам портить? Да и не охотился я ни разу. И ружья нет. - Будет тебе ружьё! На три дня всего-то!.. И две ночи… Посидим, водочки попьём, погутарим… Егерь там – мировой мужик! В баньку сходим! Хотя, это… навряд ли… не до баньки ему будет с открытием сезона… А смены я тебе внеурочные – уж извини – больше подписывать не буду. У тебя, вон, брюки спадывают, а ты опять: давай, давай, подежурю… Нет у нас сейчас аврала! Всё, сиди, отдыхай. Живот нагуливай… - Дурак ты, Толя,- устало бросил ему в ответ Сашка и вышел из курилки. Но на охоту с друзьями всё-таки поехал. Прав оказался Толя: надо было ему развеяться. И в последнюю пятницу апреля они уже сидели на берегу озера метрах в ста от камышей, где предстояло охотиться, варили ушицу, выпивали, разговаривали. Егерь Иван Павлович оказался компанейским человеком. Часа в три забросил их на эту стоянку, показал охотничьи места и укатил далее по своим делам. А потом уж приехал часов в шесть, с рыбкой, со своим самогоном и собакой, спаниелем Бушем. Ну, и сели коротать вечерок.
Рано-рано, еще темно было, Александр вылез из машины. Ночь, на удивление, была теплой, ласковой, но Сашка всё - равно передёрнулся от прохлады, поспешил к еле тлеющему костерку. Здесь, растянувшись вдоль сидений из брёвен, похрапывали Анатолий с егерем. Спаниель Буш настороженно привстал, принюхался и вновь завалился досыпать. Александр разворошил костер, поставил котелок с ухой на треногу, сбоку придвинул чайник. Закурил. Искорки нехотя взлетали в темноту, ложились остывшим пеплом на спящих, на заставленную остатками ужина клеёнку. Блестело оловом озёрное зеркало. В ивняке уже копошилась какая-то утренняя пичуга. На душе Сашки было легко и немножко грустно. Давно уже так не было, с начала осени. Правильно, что он приехал с ребятами. Может, успокоится сердце… Буш всё-таки поднялся, потянулся и зевнул. - Иди ко мне, кушать будем, - поманил его Александр. Тот с готовностью просеменил к нему, уселся рядом. – Держи! – Ложкой выловил кусок тушенки из банки. Собака недоверчиво обнюхала кусок, но съела. Сам же почерпнул ухи, налил в кружку егерского самогона. – Что бы всё было хорошо, - подумал он и выпил, закурил повторно и пошел на берег. Всё понемногу серело вокруг. Рассвет приближался. Александр уселся на влажную гальку и бездумно, будто в трансе, уставился на восток. Подошел, облизываясь, Буш. Вскарабкался к нему на ноги, растянулся во всю длину и тоже замер. - Чего, не спится? Кайф ловите? – заставил их вздрогнуть глухой голос не опохмелившегося егеря. Как он подошел – они даже не слышали. А тот, отойдя немного в сторонку, расстегнулся, зевнул протяжно: - Эх-хэ-хэ-хэ-хэ! – И, не прерывая оправления, продолжил: - На «номера» пора. Готов? - Я не пойду, - Сашка продолжал гладить опять заснувшею собаку и всё так же пялился на восток. – Я же так… за компанию приехал… Толя, вон, очень на зорьку хотел. - Толя твой… - Иван Павлович застегнулся. – Послал меня сейчас – и снова спит, как убитый. И остальные такие же: ни в тятю, ни в матю. Охотнички… Поехали, чего ты?.. Поправим сейчас малость здоровье – и постреляем. Чучелки я ещё с вечера выставил. Александр тяжело поднялся с Бушем на руках. - Нет, Палыч, не проси. Не поплыву я. Жалко мне тварь божью убивать. Не охотник я. Я лучше здесь посижу. Выпьем сейчас – и посижу. Целую вечность восход не видел. - Ну, как знаешь. Жалко тебе… А шурпу – то трескать будешь, - поддел его егерь. - Буду, - согласился спокойно Сашка. – Ежели подстрелишь. А сам стрелять не буду. Ты собаку с собой возьмешь? - А что? Понравилась? – егерь попутно потрепал Буша по загривку. – У меня их четверо в хозяйстве. - Богато, - Сашка подставил свою кружку. – У меня тоже собака была. Убежала в конце лета. - Как «убежала»? Течная, что ли, была? С кобелями? - Нет, - Александр пригубил из кружки, перехватил поудобнее Буша, присел к костру. – Просто убежала. Не знаю даже почему... Грибы в Сосновке собирали… - Взрослая? - Полтора года. - Странно, - егерь захрустел теплым солёным огурцом. – Взрослая уже… Бил, небось? Иль наоборот: муси-пуси?.. С ними так нельзя! Лучше жестко, чем сопли пускать. Что за порода-то? - Немка. - Да-а, жалко. Дорогая, поди… Да не бери ты в голову! – толкнул он смурного Сашку. – Наплюй и забудь! Новую заведёшь. У меня, вон, целая псарня была фокстерьеров, на барсуков натаскивал. Так ты не поверишь: пару-тройку за год хоронил! А калечных было – не приведи господь! Сашке совсем не хотелось его слушать, но он пересилил себя и спросил: - А сейчас? - Да распродал всех! Накладно. У меня сейчас Бушка да две лайки. Да перед Новым годом овчарку подобрал в лесу. Их у нас много одичалых бегает по осени. Давай ещё по одной, ага? Всё, нормально, себе наливай… А собак у нас здесь брошенных много. А чего… сады рядом… Сезон кончается – их и бросают. По весне смотришь: то там вытаивает, то там… Жрать-то нечего, только кошаков таких же, брошенных… Я и про эту-то подумал: трупак. На объезде был. Качу на снегоходе, а она у обочины валяется, свеженькая ещё. Смотрю: шкурка, кажется, приличная. Думаю: на рукавицы или на пояс, может, что сгоношу... Начал грузить, а она шевелится. Ну, ветеринара знакомого привёз, тот ей чего-то вколол, таблетки оставил, проинструктировал… Выходил я её, - с сожалением проговорил Палыч, даже головой помотал. – Заботу на хребтину, называется… Бешенная какая-то оказалась, дикая… Никого не подпускает, только меня со жратвой. Так и держу на цепи всё время у свинарника. А ты чего вылупился? Дурак ты, Саш. Подумал чего… Где Сосновка твоя, а где Шиманы наши… Больше сотни верст. Не заморачивайся. Я ж говорю: здесь каждый год уйма брошенных собак. - Да нет… это я так… Александр отвернулся. А ладонь продолжала гладить собаку.
Ребят растормошили, когда шурпа из трех подстреленных Иваном Павловичем уток уже была готова. Мрачные поначалу «охотники» понемногу оживали, начали балагурить, подсмеиваться по поводу утренней «охоты». - Вы, ребятушки, насчет вечера решайте, пока не захмелели: на зорьку пойдёте или баньку принимать?.. Я на всё не разорвусь, мне ещё на два стана съездить надо. Решайте, - разумно талдычил им егерь. - Мужики, а давайте, правда, в баньку? – Кузьмин из планового уже был «хорошенький», расстегнул фирменный охотничий комбинезон, откинулся сыто спиной к берёзе. – Поохотились уже утром, - хихикнул глупо. – Поели, попили… По банкам постреляем – и в баньку. Компания малость поерепенилась, но, в конце концов, согласилась: поохотились. А если всё банькой закончить – о чём ещё мечтать?! На весь год воспоминаний! Часиков до четырех посидим здесь, да, Палыч? И к тебе! Только… это… через магазин бы, а? Кончается, на баньку не хватит… - Самогоночка понравилась? Ну, её и будете потреблять. У меня её хоть залейся… - Иван Павлович позвонил домой. – Петь, сынок… Баньку запали, чтоб к восьми готова была… Нет, мы сегодня прикатим, на вечернюю не останемся. Пельмешки есть? - Он обвел взглядом соратников, пересчитал. – Шестеро нас, Петь. Со мною вместе. Ага… Ну, всё, пока. – Вновь посмотрел на толпу. Толпа в ожидании молчала. – Всё, в шесть сматываемся. Саш, как ты? В состоянии рулить? - Нормально, Палыч, нормально. - Тогда так. Я сейчас по делам смотаюсь, чтоб вечером не отвлекаться. К пяти приеду. Ребят, две просьбы к вам: не запалите здесь по пьяне чего-нибудь и срач за собой убрать в мешки. Бушку я вам оставлю. Если кто из моих служивых появится – пусть мне звонят. Да, вот ещё… Овраг у леса видите? Стрелять по банкам только там! Мы там ружья пристреливаем, никому не помешаете. Всё, я покатил! Ребята молча проводили глазами его «уазик», переглянулись. - Ну, чего?.. Шикарно! «Всё включено»… Давайте-ка за это дело… - Кузьмин потянулся в центр стола.
Хоть и с трудом, но до хаты Палыча они всё-таки добрались. Сашка постоянно дымил за рулём, пытаясь не заснуть, остекленевшими глазами «сверлил» замызганный зад егерского «уазика» и что-то лениво и невпопад отвечал захмелевшему Анатолию. Остальная братия спала. Лесами и пролесками добрались до окраины села. Егерь притормозил, вышел. Александр, устав от невнятного бормотания коллеги, тоже вылез. - Случилось что? Заглохла? - Не-а, - Иван Павлович закурил. – Приехали почти. – Сцепил ладони на затылке. Сигаретка – в уголке жесткого рта, глаза прищурены. – Расслабься. Участок это мой, - кивнул он на огороженный плетенью косогор, что сбегал от них вниз к селу. – Вон, и банька уже топиться. Двадцать пять соток здесь у меня, живи – не хочу… Люблю я отседа заезжать. Всё, как на ладони. Красотень! - Угу, красотень, - подтвердил Сашка, мельком окинув окрестности. – Этих бы ещё разбудить. Храпят, как медведи. - Ничего, сами встанут. Пельменями запахнет – встанут. Ну, покурил? Поехали.
Подворье у Палыча оказалось огромным. Громадный двор перед домом под пять - шесть машин, здесь же сеновал и дровяник. Всё укатано асфальтом, над мангальной зоной - навес на резных столбах. Поохали, поглазели и потянулись в хату. Жена Ивана Павловича как-то быстро и незаметно накрыла на стол и так же незаметно исчезла. - А хозяйка-то где? – спохватились ребята, когда уже разложили пельмешки и рюмки подняли. – Неудобно как-то… - Ежели ей каждый раз с вами рассиживаться – по миру пойдём, - грубо, но добродушно пророкотал егерь. – По хозяйству пошла. У меня, вон, - кивнул он на окно. – по правую руку скотина в стойле, а слева – птичник да крольчатник. Попробуй, накорми зараз… Да придёт она, - махнул он рукой. - Управятся с Петькой и придут. - Ну, что ж… - Анатолий поднялся. – У меня, Палыч, тост. И подарочек от нас! – с пьяной значительностью добавил он, и даже палец кверху поднял. – Мульди… мультиварка!-
Хорошо сиделось. И хозяйка вскоре с сыном пришли, и запеченных кролей опробовали после пельменей, и другой вид самогоночки (на кедровых орешках) продегустировали. Иван Павлович всё пытался осаживать их: - Мужики! Баня скоро! Ну, куда вы столько? С полным брюхом тяжко в бане… Тормозите… Не убежит от вас… Куда там! Объедятина была – за уши не оттащить! Сашка, тяжелый от питья и еды, вышел покурить во двор, присел на крыльцо. Звезды уже высветились на потемневшем небе. Проклаксонил где-то вдалеке автомобиль. Негромко промычала бурёнка в стойле. Сквозь закрытые окна послышался смех ребят. Александр длинно и шумно вздохнул. Хорошо… Хорошо!!! Подошел хозяйский кот. Потёрся о ноги, выгнулся дугой, зевнул широко и исчез за сараем. - Кис-кис, - пробормотал ему вслед Сашка. Посмотрел, куда бы деть окурок? Ничего не нашел, затоптал и бросил под крыльцо. Встал. Его слегка шатнуло. - Ничего, сейчас в баньку… Протрезвею. Вошел в хату. На кухне хозяйка сортировала объедки по чашкам. - Полина Артемьевна, а Палыч говорил: лайки у вас. Что-то не видел… - Так они на задах, Саша. Посмотреть хочешь? Пойдём, поможешь заодно. Уйди отсюда! – шлёпнула попутно по мордашке Буша, прыгающего рядом с чашками. – Накормила уже – нет, у других стырить надо! Бери, Саш, вон ту… пойдём… - Она включила свет на внутреннем дворе, подхватила ещё пару чашек. – Пойдём, пойдём, не бойся, они у нас ласковые. Они вышли из дома. И сразу же к ним подбежали лайки. Хозяйка поставила еду у здоровущей конуры посреди двора. - Кушайте, кушайте, родные, - она ласково потрепала обеих. – Потом водички налью. Ты погладь, погладь, Саш, не бойся… Тот неловко погладил собак левой рукой. - А эту куда? – он поднял третью чашку. - А-а, пусть Иван кормит. Поставь её пока на будку, что б эти не слопали. Бешенная у нас там на цепи сидит, - кивнула она на дальние стайки. - Держим её, пока участок забором не огородили. Зимой дурак мой подобрал. Замучились уже… никого к себе не подпускает. Иван сам всегда… Саш, Саш! Ты куда?! – испуганно зачастила хозяйка вслед Александру. А тот, не слыша её, как зомбированный, с зажатой в руке чашкой шел на злобный захлёбывающийся лай в конце двора. - Сашка! Стой!!! – вновь, так же испуганно, прокричали сзади. – Загрызёт! Загремела звеньями цепь по проволоке, и из темноты навстречу ему рванулся темный силуэт овчарки. Отлетела в сторону чашка с едой. Сашка грохнулся на спину. А на груди его, ощерившись, уже стояла передними лапами собака. - Яра… Ярочка, - как безумный тихо проговорил-прошептал Сашка. И рука непроизвольно легла собаке на холку. – Яра, Яра… А собака склонилась и быстро-быстро зализала языком по его лицу. Будто мокрой тряпкой слёзы утирала. Сашка, не отрываясь от неё, с трудом сел, скосился в сторону дома. Оттуда, на заполошные крики Полины Артемьевны, уже бежали мужики с остервенелыми пьяными лицами. Александр крепко прижал к себе Ярую. Мужики, подбежав, встали, как вкопанные. И молчали, тяжело дыша. - Тьфу на тебя, …! – выругался в сердцах Палыч, отбросил топор в сторону. – Напугал – аж сердце зашлось! Я уж думал: всё! Порвёт тебя, как грелку! Ты-то чего орала?! – напустился он (заодно уж, видимо) на жену. – Видишь? Родню свою Сашка нашел, мать их!.. А ты орёшь! – И он захохотал. А вслед за ним и другие. Даже жена. А Сашка всё продолжал сидеть и прижимал к себе Ярую. Уже не «бешенную». - Петь, - негромко позвал Иван Павлович сына. – Кончай лыбиться. Завтра возьмёшь мою машину, ребят добросишь до дома. А то они сейчас к Сашке все не влезут. . . .
Они ехали домой вдвоём. Ярка развалилась на переднем сиденье и спала. Сашкина ладонь тихо и медленно гладила её по морде; пальцы ласково и осторожно теребили порванную верхушку правого уха. Периодически в шерсти попадались остатки какого-то мусора, колючки, репейник, хотя вчера вечером он, кажется, всё выбрал и выдрал. Ярая не просыпалась. Только судорожно вздрагивала во сне и дергала лапами, силясь куда-то бежать.
- Вот дела, а?! – изумленно крутил головой Иван Павлович. – Ведь чуть было не пристрелили! Слава богу, профнастил кончился, не доделали забор, охранять надо было, а то бы точно – прикончили собаку! Ты смотри!.. - Прикончили, прикончили… - Полина Артемьевна управилась с мытьем посуды, вытерла руки о передник. – Кто сейчас зады то охранять будет? Лайки твои? Вместе с забором унесут – не услышишь. Я тебя, вон, с Бушкой на цепь посажу. Или забор давай быстрей заканчивай! - Ничё, выкрутимся. Но ты подумай: больше ста километров пробежала! Вот, ты б смогла столько до меня бежать? – хохотнул Палыч и еле увернулся от брошенного в него скомканного передника.
Дверь открыла жена. Глаза испуганно распахнуты. - Ты же к вечеру обещался… - Но тут она увидела сидящую чуть в стороне Ярую. Лицо Лизаветы как-то враз сморщилось, подурнело. – Ярка, - плаксиво сказала она. – Ярка! – и разревелась. Сидела на корточках перед собакой и беззвучно ревела. - Ну, ну, Лиз…- Сашка гладил жену по голове, как до этого собаку, и лицо у него тоже непроизвольно кривилось. – Всё хорошо. Ну, Лиз, хватит… Та поднялась, утёрлась ладошками. - А тебя ребятишки на кухне ждут. И мама. А я не готовила ещё ничего, - как-то растерянно проговорила она. – Саш, Саш, подожди! Но Ярка упорно тянула хозяина в квартиру. Им навстречу с шумом уже вывалили ребятишки. Впереди пушистым колобком катился щенок. Увидел Ярую, жалобно вякнул и забился в угол. - Ярка, стой! Стой! – попытался удержать Александр собаку. Но та уже нависла над щенком и настороженно, недоверчиво того обнюхивала. Дети, замерев, стояли, как вкопанные. Из кухни шаркающей походкой появилась Александра Дмитриевна. - Ну, вот, - спокойно-спокойно произнесла она. Выцветшие блеклые глаза прищурились, заблестели. Александра Дмитриевна ухватилась ладонью за косяк. – Видите? Пришла, милая. Пришла. Говорила же я… Она медленно стала оседать на пол. Все бросились к бабуле. - Ох… - тяжело дыша, прошептала Александра Дмитриевна. – Сердечко что-то… Воздуха не хватает…
Глава 7
Каждый вечер, когда я выхожу покурить на балкон, то происходит одна и та же сцена: в посадках сирени под моими окнами прогуливается женщина с собаками. Мы с ней раскланиваемся, даже перебрасываемся порой парой-тройкой слов, будто давние старые знакомые. Собаки в это время мирно стоят и настороженно смотрят на меня. Причем, та, которая помощнее и повыше, оглядывается на вторую, с висящим кончиком порванного правого уха, видимо, старшую, и будто ждет разрешения: тявкнуть – не тявкнуть. Но та молчит. Смотрит на меня и смотрит глазами много повидавшего человека. Мы опять раскланиваемся, и троица прогуливается дальше, причем, не спеша, чтобы не торопить заметно хромающую хозяйку. И так уже на протяжении долгих пяти лет.
Мне уже второй раз за месяц снится почти один и тот же сон. Будто гуляю я со своим трехмесячным щенком в посадках. Лето, зелень, тепло. Моя Окки чинно вышагивает слева от меня на поводке. А справа шествует громадный пес с белоснежной курчавой шерстью. Я плохо разбираюсь в породах собак. Этот пёс был похож на пуделя, но размером с телёнка. Я не знаю, откуда и как он появился. Он шел рядом, изредка посматривая то на меня, то на Окки. И разговаривал со мной. Не знаю, как это у нас получалось, но я его с л ы ш а л. А он с л ы ш а л меня. Но я не открывал рта. А он не открывал пасть. И мы р а з г о в а р и в а л и! Что поделать: сон. Иллюзия. Мистика.
- Всё будет хорошо, - успокаивал пёс меня. – И не трясись ты над своей Окки, отпусти с поводка, она не убежит, я ручаюсь. - Убежит,- возражал я вяло. – Уже пробовала – кое-как поймал. Возраст у неё такой. «Бегунок»… Мне показалось, что он улыбается. Я нагнулся и отстегнул щенка. Окки продолжала идти рядом и, что странно, слушала нашего попутчика, повернув к нему наивную мордашку. Не бесилась, не прыгала, не лаяла – молча слушала. - Не волнуйся за неё. У вас всё будет хорошо. Я помогу ей. Только ты оставайся человеком…
Я проснулся. На душе было необычайно светло и радостно. Зимним темным утром… светло и радостно… Со мной был Собачий бог. Я знаю – это был он. Большой, белый, пушистый. И добрый. Я свесил руку к полу. Окки, не просыпаясь, что то проворчала, лежа на подстилке, заворочалась, потянулась и затихла. Я лежал на спине и улыбался. А по щекам текли слёзы. - Что ж ты так поздно, родной? Что ж так поздно? Что ж ты раньше-то мне не снился?! И слёзы текли и текли… И я улыбался… И Окки вздрагивала во сне… И подстилка под ней была та же, прежняя, от погибшей год назад моей любимой Ульки-Рики… Но Бог был рядом. И я улыбался. Сквозь слёзы.
Он проснулся разом, безо всякой раскачки, и открыл глаза. Уже светало. Всё вокруг было предутренне серым. Лежанка Ульрики была пуста. Часа четыре. Или полпятого. Даже птицы ещё не поют. Скрипела приоткрытая входная дверь. Он с трудом поднялся с пола, сгрёб пуховики, на которых спал, бросил их грудой в угол. Затем, стараясь не шуметь, заглянул в комнату. Сын с внуком разметались на кроватях. Спят. Он вышел в сад, плотно прикрыл за собой дверь. - Чая бы попить, - подумал он, оглядываясь. – Нет. Поеду. Рассвело уже, видно всё. Через туалет только… И курево не забыть… Через пять минут он выехал со своего участка. Медленно колесил по кооперативу, заезжая во все проулки. Останавливался у посадок, у брошенных недостроенных дач, вылезал из-за руля и осматривал их. И постоянно негромко подзывал: - Улька! Улька! Рика, Рикушка! Он и три часа назад так же колесил по всем закоулкам. Но фары выхватывали из тьмы лишь узкую полоску дороги да края обочин. Часа в два прикатил обратно. Сын уже уложил внука, а сам в сотый раз осматривал участок. - Убежала она, не ищи, - устало сказал он ему. – Иди, ложись. Придёт к утру. Есть захочет – и придёт… Сам же набросал на веранде, рядом с собачьей лежанкой пуховики и улёгся, не запирая входную дверь. Лежал, курил, тупо глядя в еле освещенное месяцем окно. Зудели комары, просачиваясь в приоткрытую дверь. Где то далеко брехала собака. Он прислушался. Нет, не она. Не Рика. Убежала… Было уже такое. Два раза. Первый раз они искали её с сыном до часа ночи и лишь случайно обнаружили лежащей под машиной. Когда он, устав её оттуда выманивать, схватился за ошейник – она зарычала и цапнула его за кисть, чувствительно, не церемонясь. Но он тогда всё-таки довёл её до подстилки, успокоил, приласкал. Ни к еде, ни к питью она тогда так и не притронулась. А во второй раз и искать бросили: темнота была – глаз выколи, и фонарики не помогали. Она приплелась тогда под утро. Мордой приоткрыла пошире дверь и уставилась выжидающе на него, спящего рядом с её лежанкой. Но он уже проснулся от дверного скрипа и приподнял голову. И они долго смотрели друг на друга, не зная, что будет дальше. - Иди ко мне, доча, - сказал он тогда хрипло и уселся, прислонившись спиной к стене. – Иди, хорошая… Рика медленно, недоверчиво двинулась к нему. И лишь когда он протянул руку и погладил её по лобастой голове, она положила ему морду на плечо и замерла. А потом часто-часто зализала ему языком по шее, где-то за ухом. Было щекотно, но он не отстранился. Всё так же гладил и гладил её по загривку и тихо выговаривал: - Что же ты, доча? Нельзя так… Ищем тебя, ищем… А она продолжала его лизать. А теперь, вот, опять исчезла. И они с сыном знали: почему… Сколько бы народа не перебывало у него в гостях на даче, как бы он к кому не относился – всё было нормально. Пока не приезжал с ночёвкой внук. Настроение у собаки резко менялось. Она не злилась, не огрызалась, не бесилась. Она просто-напросто замыкалась в себе и незаметно исчезала. Кажется, вот, сейчас сидела где-то поблизости – и нет её! Ушла! Они уже подметили это с сыном. Благо, и исчезать ей было легко. Не до неё ему было с гостями. Внук приехал! Любимый! А собака… Что она… Каждую минуту рядом, потерпит. А внука то завтра заберут! На рыбалку бы успеть с ним сходить. Да костёр пожечь… Да шашлыки пожарить… Потерпит эта хвостатая. Жрать-пить – вон, полные чашки наложили… И погладили. Попутно. Иди сюда, иди к нам… Сидеть! Вот, молодчина. Хорошая, Рика, хорошая! Погладь, внучок, погладь её, она не тронет, она хорошая… Не хочет… Ладно, пусть гуляет. Ну, что, внучок, запалим мангал? Или на пруд сначала сходим, порыбачим? Собака отходила в сторону, под деревья, ложилась и затихала. А потом, в сумерках, пропадала. Как и вчера…
Он принёс её в семью когда-то полуторамесячной плюшевой игрушкой. И вот… уже почти семь лет она рядом… Половина собачьей жизни… И изо всей этой половины они не виделись всего-то дней пять-семь, в отпуск уезжали без неё, оставляли у своячницы. А так – каждый божий день бок о бок, глаза в глаза…
Старик вышел из очередного заброшенного, заросшего бурьяном участка. Закурил у машины. Опять где-то забрехала собака. Он прислушался. Опять не Улька. Из посадок ивняка вдоль территории кооператива выскочил заяц, прорысачил через дорогу и скрылся в чьём-то саду. - Большой какой, - подумал старик. – Как кенгурёнок. Не хотелось садиться за руль. Не хотелось ехать. Осталось проверить последний участок, у железнодорожного переезда. А ехать не хотелось… Он так и не мог понять - наяву это два часа назад было или во сне: длинный гудок поезда… и будто взвизгнула собака… - Дурак! – зло оборвал он себя, не замечая, что говорит это вслух. – Что ей там делать, у переезда?! Дальше своего участка никогда не уходила, а ты – «переезд»!.. Езжай! Проверяй последний участок. А, может, и домой уже припёрлась, а ты здесь… Затушил окурок и поехал.
Он оставил машину сразу за переездом. И, пока шел по бетонным шпалам эти сто метров, не отрывая от них глаз, всё время бормотал вслух: - Что за манера: фуфайки из окон выбрасывать? До станции потерпеть не могли, что ли, да, Господи? Я же правильно говорю, Господи? Он уже всё знал. Он уже всё понял. Он просто просил Господа, что бы это было неправда. И говорил, говорил, говорил, пока шел. А когда подошел к ней – заорал в безмолвное серое утро. Господь его не слышал. Старик припал ухом к собаке. И ничего не услышал. - Рика, Рика, Рика, - обезумевши твердил он. Потом вскочил и побежал к машине. Открыл багажник, выхватил какую-то накидку и побежал обратно. Обернул собаку и с трудом приподнял. Улька тяжело вздохнула. Вышел остаток воздуха из легких. И тело было мягкое и живое. Не окаменевшее. - Давай, родной, давай, давай, быстрей… - шептал он. А ноги не шли. Ноги были ватные, как после гона, и еле переступали по шпалам. Он положил её в багажник. Задняя правая нога была вытянута и дверь багажника не закрывалась. - Доча, милая, согни, пожалуйста, ехать надо, - молил он. Затем чуть развернул её круп – и дверь закрылась. Он развернулся на большой скорости и поехал в сад. Было полшестого утра.
Он сидел на газоне под любимой её грушей и гладил, и гладил её живое тёплое тело. - Рикушка, Рикушка, милая ты моя, доча, - говорил он. Слёзы катились ручьём по его морщинистым щекам, а он этого даже не ощущал. Ему казалось – нормальный он, адекватный, прежний. Улька, вот, только что то молчит. - Чего ты, доча?.. Давай, посмотри на меня. - А Улька смотрела в небо. Он попробовал закрыть ей глаза, а глаза не закрывались. – Чего ты, доча? Спи, милая, спи… - А она смотрела в небо. Он взял её морду в руки и повернул к себе: - Уленька, Уленька, - заливался он слезами. А она молчала. Он машинально оттер кровь с её морды. Неловко, пальцем попробовал выправить вывернутый неестественно клык, но клык не выправлялся, и морда казалась оскаленной. - Рика!!!- заорал старик шепотом в утреннюю тишину. – Рика!!! Доча!!! – и припал к этой оскаленной, окровавленной родной морде. А собака молчала. Она уже всё сказала своей смертью. Она ни с кем не захотела делиться своей любовью. А он этого так и не понял.
Как всё удачно складывалось в этот день! Они приехали на дачу часам к десяти. Впереди был целый день, и Володька тихо радовался про себя: всё успеем! Всё! И, наконец - то, порыбачим! И погода – солнечная, безветренная – поддакивала им: «успеете, успеете»… Он накормил Ульрику. - Ты кушай, давай, кушай! – строго высказал он ей, видя, как она нехотя вынюхивает что-то в чашке, нехотя вылавливает крупные кусочки, нехотя пережевывает. – Ужинать теперь будем только в полночь. Сам же принялся за полив, прополку. Накопал червей, сварил перловку для прикорма, уложил рыбацкое в «ниву». Собака всё время валялась на газоне, дёргая, будто ребёнок, лапами во сне да пряла ушами, отгоняя первых мух. - Кобыла. Ни хрена от тебя помощи, - с улыбкой подумал он. – Охранница… Полдома обнесут – не пошевелится… Подставил лицо апрельскому солнцу и закрыл глаза. - Хорошо-то как… И до запрета, до нереста успели… Три дня… Ох, народ бы на озеро не привалил! Хотя… середина недели… не должно быть много… Пожрать сготовить надо. Ночью прикатим – не до готовки будет. – Он направился на веранду, к плите. – Супчик. Лёгкий. С первым лучком. И колеса на «ниве» подкачать… В три часа они тронулись на озеро. На переднем пассажирском сиденье лежали батон для насадки, «полторашка» воды и сигареты. Ульрика сидела за ним, на заднем сиденье, высунув морду в его окошко, и с любопытством обозревала проносящийся мимо мир. Ему нещадно дуло в шею и спину. Володька поднял воротник куртки и натянул на голову шапочку. - Может, прекратишь выгибаться? Как воздухозаборник работаешь! У меня такой шубы нет, как у тебя! – Он скосил на неё глаза. Улька даже не повернулась. – Ну, смотри… Он достал сигарету, прикурил. Как раз началась лесная дорога, и машина затряслась на выбоинах. Улька недовольно потянула носом и втянулась в салон. -Во-о! Просил же тебя по-человечески!..- Он поднял стекло, оставив лишь маленькую щель. И сразу стало жарко и дымно. Он опять немного приоткрыл. – Вот ты говоришь: «возьми меня в лодку». Я же брал тебя два раза, и что?! Три раза из воды вытаскивал. Две сломанных удочки выбросил. Плюс лески с километр. А как крючок у тебя из губы вытаскивал, помнишь? А уж сколько рыбушки ты у меня сорвала – мама не горюй! А ты просишь: «возь…» Сзади всхрапнула Ульрика. Вовка осёкся на полуслове. Выплюнул окурок в окно. - Язва! – произнёс с чувством и остервенело включил третью скорость. Машину затрясло ещё сильнее.
Странно: так же, по-прежнему ярко светило солнце и было тихо. Но по озеру накатывались приличные волны, оставляя на прибрежном песке хлопья пены. -Ну, и чего?.. – Вовка пнул сапогом волну. – С берега, что ли, рыбачить? Перевернет же!.. – Посмотрел с тоской в дали дальние. – Блин, «повезло», называется… Но, тяжело вздохнув, все ж таки пошел к машине, вытащил и накачал лодку. Ульрика ошалело носилась по берегу, забегала по грудь в воду, гавкала на пенные сугробы. - Дурында, иди ко мне! Простынешь! – окликнул её Вовка. Та, отряхнувшись, прижала уши и кометой влетела в машину. - Мать твою! Промокнет всё! Ко мне! Он вытащил её за ошейник из салона, заглянул во внутрь. Все сиденья были мокрыми и в песке. - Чухонка. Как поросёнок себя ведешь, - расстроился он – и продолжил готовиться к рыбалке: вынес лодку на берег, загрузил её рыбацким и сел перекурить напоследок. Собака улеглась рядом, положив ему морду на колени. - Чего ты… Не обижайся… Это я так… не со зла… - Он погладил её несколько раз. – Попьём сейчас водички напоследок – и по коням… Отшвырнул окурок, поднялся, налил в ладошку воды: - На, пей. Улька нехотя полакала и полезла в салон. Володька приоткрыл слегка оба оконца и закрыл двери на ключ. - Пока, родная. Карауль. Та проводила его широким зевком.
… «Интересная» получалась у него рыбалка. С таким же успехом можно было и в саду, у колодца посидеть. Волна мерно вздымала лодку, захлестывала периодически через борта. И на её оловянной поверхности качались три разнокалиберных поплавка, передавая неутешительную глубинную информацию: рыб нет. И, скорее всего, не будет. Ни на червя, ни на хлеб, ни на кашу. И килограммы твоего прикорма от «Делфи» - всё это мёртвому припарки. Что значит: «вёдрами на прошлой неделе ловили…»? Будь ты, в конце концов, взрослым! Стряхни лапшу с ушей! «Вёдрами»… Клапку Джерома начитались, что ли?.. Три часа уже сидишь! Пятое место меняешь! Видел хоть одну поклёвку?! Володька шмыгал носом (похолодало как то незаметно) и с тоской смотрел на недалёкий берег. В машине, стоящей на краю обрыва, никого не было видно: собака давно уже привыкла к такому бестолковому ожиданию и вволю отсыпалась. Он вновь подбросил прикорм неведомо кому и закурил, хотя во рту и так было погано от сигарет. Посмотрел на бутылку с водой. Треть осталась. Как раз для Рики. Но всё - равно, открутил пробку и сделал глоток. Взглянул на часы: пятнадцать минут девятого. Вот, чего сидеть?! Сматываться надо! Ночь скоро… Рыбалка, называется… Он выплюнул окурок и начал собираться.
Видимо, вектор Володькиной удачи совсем уж захирел и упорно передвигался в сектор «оч. плохо»: ключи от машины выпали из кармана у самого берега. Но – в воду. Он резко подхватил их, потряс, обтёр о свитер. Чертыхнулся. Отжал подмоченный рукав. Затем ухватил носовую чалку и юзом потащил лодку наверх. Ульрика вовсю бесновалась, радуясь концу заточения, и прыгала с сиденья на сиденье. Володька отдышался у машины и нажал кнопку сигнализации. Машина «произнесла» что-то утробное, невнятное и замолчала. Дверные замки не открылись. Рика продолжала бесноваться. - Да заткнись ты, ради Бога! – запсиховал он и начал лихорадочно нажимать кнопки на пульте. Взвыла на мгновение сирена, но замки – о, счастье! – открылись. Он рывком распахнул дверь, что бы вновь не заблокировалась. – Иди, гуляй! – Выпустил собаку, сам же устало уселся в кресло. – Погоди, Вовка, погоди… успокойся… торопиться некуда… Заметил во рту незажженную сигарету, прикурил. И тут же испуганно вздрогнул: вновь взвыла сигнализация. И так же неожиданно смолкла. Он вставил ключ в замок зажигания. Под капотом заработали какие - то статоры-роторы, но всё - по убывающей, по убывающей, до полной остановки. Он машинально взглянул на панель приборов. Тумблер света фар был включен. Всё, кирдыр. «Сдох» аккумулятор. А сигналка почему-то опять взвыла – и опять замолчала. И так – постоянно, с перерывами минут на пять. Ульрика, оправившись, уже сидела у двери и ожидала вердикта хозяина. В первую очередь – насчёт жратвы. - Та-ак, - протянул он, не обращая на собаку внимания. – Здесь где-то «секретка» должна быть, – и зашарил рукой под консолью. – Вот она, родная. Сейчас мы тебя… - Володька отключил тумблер. – Во-от… Помолчи пока… Вылез, оглядел пустынный берег. - Эх, машинку бы нам какую-никакую, дернуть метров тридцать-сорок… Ладно, посмотрим… Свернул грязным мокрым комком полуспущенную лодку, кое-как запихнул в багажник, сверху забросил остальное рыбацкое. Вытер испачканные руки о траву. - Айда, прогуляемся. Может, ещё кто рыбачит… Рыбаков они нашли через два заливчика. Те сидели в топляках, метрах в восьмидесяти от берега, и в сумерках отчетливо виднелись «светлячки» на их поплавках. Почти у самой воды стоял «джип», мангал, дрова. - С ночевой приехали, - с тоской подумал Владимир. – Клевать будет – до утра с воды не вылезут. А позади опять приглушенно взвыла сигнализация его «нивы». - Чего это она,- встревожился он. – Пришел кто?.. – и поспешил обратно. Но на стоянке всё было по-прежнему. Лишь сирена с периодичностью в пять минут оглушала окрестности. - Черт! У нее что, автономное питание, что ли? Вот, веселуха. Костерчик бы… А то задубею… Полез в посадки за хворостом и сушняком. Но, видимо, всё было подобрано до него предыдущими рыбаками. Рика путалась под ногами, стараясь обратить на себя внимание хозяина. -Сейчас, сейчас, доча. Посмотрим, чего у нас осталось. Да кого-нибудь ждать будем. Негусто у них осталось. Он выложил на капот остаток батона – неиспользованную насадку, пачку сигарет, два коробка спичек, бутылку с остатком воды… Затем, вспомнив, вытащил из бардачка фонарик - «жучок». -Чем богаты… Дотянем, родная… Нам бы ночь простоять… Да не окочуриться… На,- он отломил половинку хлеба. Повторил, будто извинялся: - Чем богаты… Ульрика недоверчиво обнюхала кусок, затем осторожно взяла клыками и положила на траву, рядом с собой и выжидательно уставилась на хозяина. - Ешь, родная. Не будет больше ничего. На, попей. – Володька плеснул в ладошку. Собака полакала, запрыгнула в машину и неловко свернулась клубком на пассажирском месте. Он уселся рядом, на водительское, приоткрыл окно, закурил. В салоне сразу потянуло холодом, и замерзли ноги в резиновых сапогах. Кое-как стянул сапоги и подогнул левую ступню под себя: отогреть. Стемнело окончательно. Ветер усилился, завывал в щелях старенькой машины. Шумело озеро. - Давай поспим, милая. Иди на место. Собака перескочила на заднее сиденье, растянулась. Он же, изогнувшись удавом вокруг рычагов, улегся спереди. - Что ж за день такой,- думал дремотно, пряча ледяные ладошки между колен. – И рыба на ноле… и машина сломалась… и Рика не кормлена… и рыбаков нет… - В животе заурчало при упоминании еды. – И холод собачий, а меня одна штормовка да свитерок… Дурак… Он провалился в забытье. Мелькали в голове какие-то видения. Сигналка периодически пробуждала его. Вовка недоуменно озирался в темноте, затем окоченевший организм напоминал ему – где он. Вовка со стоном шевелил затекшими от неудобной позы ногами, ворочался. И вновь накатывала дрёма. И постоянно, навязчиво звучало в сознании: «С причала рыбачил апостол Андрей, А Спаситель ходил по воде… … Видишь? Там, на горе, возвышается крест…» И сигналку он слышал всё реже и реже. Поднял его лай Ульрики. Она сидела позади и злобно рычала на кого-то снаружи. Он, скособочась, видел её оскаленный профиль на фоне окна. -Тихо, тихо… - С трудом уселся на сиденье. В темноте, метрах в десяти от машины маячил фонарик. – Сиди, я сейчас… Кое-как выбрался из машины: ноги не держали, подкашивались. И трясло от холода. - Здорово! – крикнул он в сторону фонарика и двинулся навстречу. - Здорово. Рыбак – при свете фонарика примерно одного с Володькой возраста – оказался словоохотливым, и от него слегка несло спиртным. И пока курили – говорил только он. - Случилось чего? Смотрю: и к нам приходил. Постоял и ушел… И сигналка у тебя что-то глючит на всё озеро… Как рыбалка-то?.. Взял чего? С утра сидишь? Я, вон, пяток карасей поймал – и ни одного карпа! Вот как это?! Плюнул, на хрен… на берег, думаю, пора… хоть стопку пропустить… Утречком поеду, может, поклюёт… А дружок-то мой сидит. Дёргает, видимо что-то… - Это… - перебил его Вовка. – Выручай, земляк, если сможешь. Дотяни до сада. Недалеко здесь... У меня за Канашами, всего в трех километрах… «Крякнула» машина… - А чего случилось? Что такое? – участливо сунулся мужик - Хрен её знает… И аккумулятор сел… И сигналка зажигание клинит… Всё к одному… - Володька безнадёжно махнул рукой. – И ни одной машины! А завтра опять рабочий день, никто, может, и не приедет… Хоть помирай… Помолчали. - Не-е, - протянул, наконец, мужичок. – Не получится. Я ж дороги ни хрена не знаю! Первый раз здесь, заплутаю ночью! Ты то в своей сидеть будешь, ничем не поможешь… Утром, вот, после рыбалки… Часа в два, а?.. Ночью не поеду! – категорично проговорил он. Затоптал окурок, пыхнувший искрами на ветру, и упорно смотрел в сторону. Ответа не дождался, и вновь заговорил: - Я и в сигналке не разбираюсь, а то бы помог… Что уж я, не понимаю, что ли, как бывает?.. Там, говорят, «секретка» спрятанная… Не искал, нет?.. Её отключить надо, может, поможет?.. – уставился он на Владимира, и даже фонарик направил тому в лицо. Но Володьке было уже не до него. Он уже давно всё понял. Ему хотелось сейчас лишь одного: залезть в машину и прижаться к тёплой собаке. И не слушать этого… «земляка» - ровесника… - Понял я тебя, понял… Спасибо за помощь. Он повернулся, пошел, спотыкаясь, к машине. - Да я бы, вправду, помог! Не разбираюсь! – громко продолжил ему в спину рыбак. Володька обернулся. - Понял я, понял! Спасибо! Дай Бог тебе в такое же дерьмо не попасть! – так же громко ответил он и даже руки развёл в сторону. – Иди, иди! Мне собаку прогулять надо! Свет фонаря стал удаляться. Вовка выпустил Ульрику, сам присел на порог машины и снова закурил. «…Видишь? Там, на горе возвышается …» - Как же так? – растерянно думал он. – Ровесник же мой… старик… бросить вот так… А если б зимой?.. – Собака ткнулась в ладони. Он посмотрел на её чернеющий силуэт, погладил, но мысли были о другом. – Замёрз бы… Окочурился… А ведь земляк, ровесник… Собака упорно двигала носом, пялилась на него. - Сейчас, милая. Глоток остался. – Он пожужжал фонариком, нашел бутылку. - На, пей. Собака припала к ладошке. - А хлебушек?.. Будешь? – Он подсунул её очерствелую пайку. – Нету больше, Рикушка, ничего… Собака взяла кусок и зачавкала. -«Видишь? Там, на горе…» - Давай, поспим немного… Давай, - попросил он. Собака запрыгнула в машину.
… В окно настойчиво стучали. И весь салон был ярко освещен фарами подъехавшей сзади машины. Скалилась Рика. - Сейчас, - он приоткрыл запотевшее стекло. – Сейчас, ребята, выйду… Руки ходили ходуном от холода. Он всё никак не мог подцепить стопорную кнопку двери. Наконец, поднял и вылез из машины. - Здрасьте. – Ноги не держали. Он повалился на машину, уцепился за багажник на крыше. – Здрасьте. И не слышал даже, как вы подъехали. Крепко, видимо, заснул… Трое парней в яркой блестящей при свете фар одежде с удивлением смотрели на его трясущиеся руки, на беснующуюся в машине собаку и улыбались. - Перебрал, что ли, вчера? Эк, как тебя трясёт! - Нет, от холода это я… - Он всё силился прикурить от спички, но никак не мог поймать сигаретой огонёк. - Да не мучайся ты! На! – один из парней протянул ему зажженную сигарету. Ребята уже не улыбались. – Случилось что? Вовка кивнул головой, зачмокал губами, пытаясь раскурить сигарету. - Брелок в воду уронил. А сигналка движок заблокировала. И аккумулятор, как назло, сдох… Разобраться не могу, дубоватый я в этом… И почему сирена воет? У нее питание свое, что ли? Он смотрел на темные, шевелящиеся от ветра кусты, и старался не встречаться глазами с ребятами. Чего они… Помогут, что ли… Самое время лодки качать – да на воду, самый клёв… И за себя было стыдно: старая штормовка, трясёт всего, как с похмелюги, обросший… Бомж бомжом… А ребята оживились. - Андрюха! – крикнул один из них. – Иди сюда! Консультация нужна! По твоей части… Из-за машины вышел еще один парень, нехотя подошел. - Вы мне лодку дадите накачать, в конце концов? – пробурчал он. – Рассвет скоро, а у нас еще конь не валялся… Привет,- попутно кивнул Владимиру. – Что у вас здесь? - Андрюх, кончай ныть. Помоги отцу, с вечера «загорает». - Что случилось? – всё также угрюмо спросил Андрей. - Да он брелок замочил! Не просушил – и щелкать начал! Движок заблокировало. - Ладно, разберёмся. Серёга, иди, лодку качай. Батя, собачку бы подержать… - Она не т-тронет. Уч-чёная… - заикаясь от холода проговорил Владимир. Но, на всякий случай, уселся на пассажирское кресло, а Ульрику отправил на заднее сиденье. Андрей – как был в цивильном костюме – зарылся под панель. Долго копошился. - Батя, посвети. - Отодрал боковую обшивку, «прошелся» по проводам. – Вот оно, родное! Ты смотри, куда зафигачили! – Он отсоединил автономное питание. – Живём, батя! Покатишь сейчас! Они вылезли из машины. - Возьми тряпку. Чистая. А то весь костюм извазюкаешь, - протянул ему ветошь Владимир. Стыдно было – до омерзения к себе! В кармане лежала лишь помятая сотка: ни к чему ему деньги на рыбалке были. Опять дурак дураком! – Андрей, - сказал он глухо. – Мне заплатить нечем. Сотка только у меня. Масла, правда, полканистры есть! - вспомнил он вдруг обрадованно. – Возьмёшь?! Тот тщательно вытирал руки. - Серёга! – крикнул он в сторону своей машины. – Накачал? Мы почти закончили. – Обернулся к Володьке. – Давай, садись. Пробовать будем. Вовка с зажатой в ладошке купюрой сел за руль и включил зажигание. Двигатель нехотя заурчал и смолк. - Понятно. Вылазь. Покури пока. Эй, мужики! Айда сюда! Подошли ребята, уже переодетые в рыбацкий камуфляж. - В общем, так… У него, кроме аккумулятора, ещё и бендикс западает… Сейчас метров тридцать толкнём – схватится. Только, батя, ни в коем случае не глуши! Иначе не заведешься, понял? - Андрей, возьми,- просительно сказал Владимир, протягивая тому «сотку». Руки до сих пор дрожали. - Слушай, бать, ну, не унижай меня. И себя тоже. С кем не бывает. Лучше выручи кого-нибудь… в следующий раз… Главное – не глуши машину, понял? Не заведёшься! Садись. И вторую сразу включай! И подсос вытяни! - Ребята, а вы откуда? Челябинские? - Копейские. Садись, батя, садись! Нам на озеро пора! - Ой, ребята, стойте! – Он залез в багажник, вытащил кашу с прикормом. – Возьмите, может, пригодится… - Ты - то как, поймал что-нибудь? - Нет, поклёвки даже не видел,- сокрушенно помотал он головой. – А соседи, через залив, дёргают чего-то… - Всё, всё, садись… Он сел за руль. Через несколько метров машина взвыла, и движок заработал. Ребята отстали. Он притормозил, высунулся из окна. - Ребята, спасибо вам! - Давай, давай, удачи, отец! Не глуши! – донеслось в ответ. Он включил дальний свет и покатил по степи. Ульрика опять сидела рядом и внимательно смотрела вперед, в сереющие дали. - Вот, ребятишки… Лет по двадцать пять, поди… - думал он дремотно. Печка была включена на полную мощность, и конденсат на стёклах потихоньку испарялся. – В чистом полез, даже не переоделся… И деньги не взял… и масло… И не ровесники… Чужой старик, а они… Андреем зовут… Ты смотри! – усмехнулся он. – Андреем… Посмотрел на Ульку. Та, почувствовав его взгляд, обернулась. - Всё, милая, всё,- погладил он её по голове. – Сейчас и ужинать, и завтракать будем. Выручил нас Андрюха. Спасибо ему. Всё, милая… «Видишь? Там, на горе…» На горизонте заалело.
ВОЗЛЮБИ БЛИЖНИХ СВОИХ. И ДАЛЬНИХ (Маленькая повесть)
ГЛАВА 1
Листочек с объявлением висел, видимо, уже давно. Надрезанные полоски с контактным телефоном сиротливо скрутились под дождём и ветром.
Звонок оторвал её от изучения инструкции. -Да! Слушаю вас. -Я по поводу вязки…- голос на том конце нерешительно смолк. -Да, да, слушаю вас.- Валентина, запахнув халат, просеменила в спальню за ручкой и листком. –Говорите! -Занимаетесь ручной вязкой? -Да, конечно! В объявлении же указано… -У меня девочка…- собеседник вновь замялся. -А-а, то есть не вам вязать? -Да нет, мне. Девочка- то моя… -Угу… угу… А сколько ей лет? -Три года уже! -Маленькая, значит… Далеко живёте? -На Житомирской. Ого! Другой конец города! По такой холодине! Бр-р-р! -Девушка, да вы не волнуйтесь!- будто догадавшись о Валиных раздумьях, произнесли в трубку. – У меня машина. -Ну… Тогда, может, вы подъедите?.. Здесь же и образец выберете, и расцветку… -Да у меня уже есть на примете… -Как хотите,- легко согласилась Валентина. -Меня черный окрас интересует… -Да пожалуйста! Я же говорю: хотите - у меня выберете! -Девушка, ещё один вопрос: вы за качество вязки ручаетесь? -Да, полтора месяца. Там же написано: «Гарантия»- повторила Валентина. -Ну, за полтора месяца всё ясно станет… -Конечно! Пока нареканий не было!- Валентина скромно умолчала, что и заказов пока не было. -Диктуйте: куда и когда… Я записываю…
…Валентина положила трубку. На лице блуждала непроизвольная улыбка. С почином тебя, Валюш! Тьфу- тьфу, чтоб не сглазить! По дереву и через левое плечо три раза… За левым плечом на диване лежала открытая недочитанная инструкция по применению и использованию. Нет, всё потом! Сначала марафет и посмотреть, что там к чаю имеется! А вдруг он кофе пьёт? Кофе, кофе… где- то был… Ага! А девочке - варенье! Оглядела свою «хрущевскую» двушку. Чисто и опрятно. Не хоромы, но приемлемо. И не суетись! Всё будет нормально.
…Лишь только подъезжая к указанному адресу Александр понял, что так и не спросил про породу. Поговорили с этой «вязальщицей», будто подразумевали одну и ту же породу. Кретин! Сейчас заявлюсь, а у неё чи- хуа- хуа! Вот тебе и будет… хуа- хуа!.. Только под хвост моей заглядывать да облизываться! Он скосился на немецкую овчарку, сидящую рядом, на пассажирском сиденье. -Волнуешься, Джульетта? Собака неопределенно дёрнула левым ухом. То, как хозяин изощрялся над ней последнюю неделю, не лезло ни в какую будку! Он сводил её то с одним, то с другим знакомым собачником, но опыт у этих владельцев и их подопечных был нулевой! По наивности, все почему- то считали, что вязка- дело житейское и минутное.. Вывозили в безлюдные посадки и отпускали собак праздновать свадьбу. Ну, далматинцы, право слово, совсем без ума! С чего они взяли, что эти юнцы на что- то способны, кроме обнюхивания и повизгивания? Один, правда, мне был симпатичен… Но тоже… одно лишь желание, и не более… Сейчас опять: смотрины. Это я знаю точно: выданы внеплановые сто грамм колбасы для храбрости. Эх, дурак он у меня, дурак! Лучше б с опытным кобелём свёл! Вот Шарик с соседнего двора- чем не жених?! Ладный, симпатичный и дело своё знает. Знает! Я видела, как они с Жучкой за помойкой миловались! Ой, ну та- то, тоже!.. Ни морды, ни хвоста, а туда же! И этот позарился… На безрыбье, так сказать… Но хозяин упёрся - и ни в какую! Ему с родословной подавай… Вон они, с родословной, четверо за неделю пристраивались, лорды да графья… -Не волнуйся,- погладил он её. – Всё будет хорошо.
…Звонок! Вот ждала- ждала, а всё - равно, как выстрел… Открыла дверь. За дверью стояли мужчина лет тридцати пяти-сорока и высокая статная овчарка черного цвета. Валентина непроизвольно начала прикрывать дверь. -Здравствуйте,- сказал мужчина. – Мы вам звонили по поводу вязки… Валентина замедлила движение. -А где дочка?- немного испуганно спросила она в оставшийся проём. Мужчина посмотрел на собаку. Та, вопросительно, сначала на него, затем – недоуменно - на Валентину. -Это она,- сказал мужчина. – Джульетта. Три года. Привита, - добавил он к чему- то. Валентина лихорадочно перебирала в памяти модели, но ничего путного не вспоминалось. В голову почему- то навязчиво лез образ стоящей на четвереньках девочки в жакете крупной вязки.
…Через полчаса, попивая чаек (он, всё- таки, предпочитал чай) они мирно беседовали за столом на кухне. Джульетта, отведав кусочек уже вызывающей изжогу колбасы, дремала рядышком. -Вы уж меня простите, ради Бога,- каялся мужчина, представившийся Александром. – Нелепая ситуация! И представить себе не мог!- «Что за идиотка такая?»- в это же время думал он. «И не блондинка, и не глупышка, а без царя в голове! Сгоняла через весь город! Да и сам, тоже… Хорош! Породу спросить не мог, придурок! Делать-то что сейчас? К кому податься? Чай вкусный у неё. Куплю сейчас по пути развесного, дома заварю… Но к кому податься- то с Джулькой?!» -Это вы м е н я простите! Обрадовалась заказу, как дурочка! Вы же упоминали про окрас… Что, думаю, за окрас такой? Цвет! Цвет, а не окрас! Сразу догадаться можно было!.. Да ещё черный! Что за мрачность такая у трехлетней девочки?! Простите… Вот ведь… тоже «вязкой» называется… И что, кто- то им помогает руками?..- она замерла, ожидая ответа. Но продолжала размышлять. «Это ж где такие больные рождаются? Какой- то… не от мира сего… Видимо, в садике часто роняли… Ведь конкретно говорила ему: образцы мои, выберете! Он что подумал, что у меня полная квартира кобелей? Инструкцию не дал дочитать… Припёрся через весь город… Но сама- то!.. Тоже хороша!..» -Наверное… я не знаю…- Александр окончательно стушевался. –Я первый раз её свожу… В коровниках, говорят, помогают… Может, и здесь… -Ф – фу - у –у!- внутренне передёрнулась Валентина. – Вот это работёнка! Это тебе… не носки шерстяные!.. «Бедная ты моя! Как я тебя понимаю!- с жалостью подумала Джульетта, подняла на неё глаза. – И эти долгие метельные вечера… Уговариваешь себя, занимаешь чем- нибудь, улыбаешься через силу… А приходит вот такой вечер, серый, тоскливый - и волчицей выть хочется, не к ночи сказано! Никого! Никого рядом!» И так ей стало жалко эту нескладную, невезучую девчушку, что она захлюпала носом, подошла к Валентине и положила ей морду на колени. -Ой, что это она?- испугалась Валентина, но продолжала сидеть неподвижно. Увидела мокрое пятно на юбке. – Это у неё слюни бегут? А это не бешенство? -Из - звините,- Александр даже стал заикаться от смущения. –Ко мне, Джуля, ко мне!- притянул к себе за ошейник собаку. –Извините нас, ради Бога! Это она вам в любви объясняется.- Принялся вытирать Джулькины слюни на юбке и смутился ещё сильнее. - Извините, Валентина. Пойдём мы. И так столько времени у вас отняли… -Что вы! Забавно даже получилось… Всего доброго вам! На прощание она даже рискнула погладить собаку. На счастье. Прошлась по опустевшей квартире. «Здесь русский дух…» Псиной пахнет. Открыла балконную дверь. Ветер зашелестел листочками «Инструкции по пользованию швейной электрической машинки». Вздохнула. Поставила машинку на стол и принялась за изучение, приближаясь, как ей казалось, ещё на шажок к своей мечте: работать дома на собственном компьютере. На компьютере мощном, последней модели, «упакованном», в общем, безотказном. Но денег, конечно же, не хватало. Поэтому Валентина начала с покупки вязальной машинки и воспоминаний о маминых уроках по ручной вязки (будь она неладна!) носков и свитеров. Кажется, всё настраивало на оптимизм: и покупка со скидкой машинки, и оставшиеся громадные запасы маминой шерсти и мохера, и даже лютая непогода! А на самом деле… Вбухала последние деньги на эту «сноповязалку», а освоить- руки не доходят… Как псу под хвост! Хотя… Уже второй день идут люди с заказами… Она открыла заветную шкатулку. Нет, пока только на «мышку» без коврика хватит. Но лиха беда - начало…
…Она позвонила ему через день. -Александр, это Валентина… Которая вяжет из шерсти…- быстро добавила она. -Да, слушаю вас, Валентина! Одну минуту, я к обочине прижмусь… -Ко мне- совершенно случайно!- пришла клиентка… Она работает кинологом, то есть собачницей… И помогает… «вязать»… Вы меня понимаете? И эти… производители… её! -Да, да! -Она берет щенком плюс пятьсот рублей за помощь. Ручную… -Я согласен! Скажите, как с ней связаться?
ГЛАВА 2
Сумасбродность при покупке подарков иногда поражала даже самого Александра! Он и самому себе не всегда потом мог внятно объяснить, зачем его лучшему другу на тридцатипятилетие двенадцатикилограммовый бюст Маркса?! Зачем знакомым, не читающим ничего, кроме эСэМэСок и комиксов потрёпанные 5 и 7 тома собрания сочинений Пушкина 35 года выпуска с, якобы, авторской надписью Мельникова - Печерского «Из личной библиотеки»? И это не говоря уже о куче коллекционных червонцев со знаками Зодиака и годового абонемента на матчи местной футбольной команды 2- го дивизиона! Почему вместо реального подарка любимой дочке на пятнадцатилетие он пятнадцать минут катал её на вертолёте над городом?! А три года назад, ослабев умом напрочь, купил ей же щенка овчарки, причём упросил хозяев содержать того ещё две недели, подгадав к самому- самому дню рождения? О реакции жены и бренности своего бытия в тот момент он, почему- то, не задумывался… Но именно тогда- то всё и случилось! В доме поселилась к а т а с т р о ф а !!! С аристократическим именем: Джульетта фон Шпеер! Всё ж таки американцы не дураки, когда дают ураганам и тайфунам женские имена! Правда, вислоухая мордочка этой чистопородной немецкой фрау мало чем отличалась от наших российских дворовых мордашек, но в голубых ангельских глазах уже тогда светилась наивная просьба: ребята, подождите немного, дайте мне только акклиматизироваться, а потом… На акклиматизацию, как бразильским футболистам, ей хватило часа полтора - два. А ведь как всё спокойно, чинно и мирно было за две недели до этого… Закончился полугодовой капитальный ремонт со сломом перегородок, дверей и всего прочего. Была закуплена новая мебель. В это же время Александр в паре с опытным кинологом выбрали щенка, повязал тому на шею белую верёвочку, дабы - не дай Бог!- потом не перепутать с другими, оформил документы и расплатился. Дома Александр тоже исподволь готовил почву для сюрприза. К какому- естественно умалчивал. Но по грустному вздыханию жены чувствовалось: ничего хорошего та не ждёт. И вот наступило 23 октября. Александр поставил коробку из-под печенья на переднее сиденье и отправился навстречу приключению. К его удивлению, «приключение» с замызганной и потрёпанной верёвочкой заметно подросло и где-то на втором километре пути, жалобно поскулив, начало выбираться из коробки. Попробовав удержать щенка правой рукой, он на секунду скосил глаза в коробку. И лишь реакция опытного водителя позволила ему, с визгом затормозив, не врезаться в здоровущий автобус на остановке. Коробка с грохотом завалилась куда- то под «торпеду». Он медленно достал сигарету, прикурил. Пальцы дрожали. Вытер грязной ладонью мокрый лоб. -Ёлы- палы… Это ж надо- чуть не угробились… Коробка поскуливала и двигалась. Он приподнял её. Джульетта фон Шпеер по-плебейски гадила на коврик. Голубые аристократические глаза, полузакрытые лопухами ушей, внимательно таращились на Александра. -Ну- ну… молодец, молодец… Хорошо, хорошо… потом мама вымоет. Хорошо, хорошо…- Он погладил Джульетту. – Давай вместе…- он покряхтел. –Не хочешь больше? Ну, иди ко мне… Кис- кис. Джулька широко зевнула, и её вырвало на коробку передач. -Хорошо, хорошо…- Александр тряпкой торопливо оттирал брызги с новых брюк. Затем приподнял щенка, вытер ему морду и брюхо, положил обратно в коробку. Вышел из машины, вытряхнул содержимое коврика на обочину, протёр переключатель скоростей. Джулька что-то недовольно попискивала в коробке. -Всё- всё, домой, домой едем…
Дома скулёж достиг предела и по громкости, и по продолжительности. Умилённо охающие гости, видимо, заменить сестёр, братьев и мамку ну никак не могли! Мимоходом слизнув с ладони жены перемолотое мясо, щенок продолжал броуновское движение по комнатам, оставляя после себя следы в самых неожиданных местах. Вступив пару раз в эти лужи, гости сгруппировались за столом на кухне и без нужды разгуливать или, чего доброго, танцевать не рисковали. Александр старался не встречаться глазами с женой. Та сама подошла к нему. -Саш, ты у меня глупее, чем сон дурака. В голосе не было ни злости, ни раздражения. Только усталость. А он, не расставаясь с тряпкой, счастливыми глазами посматривал на радостную дочку. -И подарки у тебя, как у Сталина киргизам… Он непонимающе округлил глаза. -Столицу их Фрунзе назвал. А они букву «эФ» не выговаривают. Жена улыбалась. И весь мир улыбался вместе с ней. -Ничего,- как блаженный, утешал он себя. – Всё будет хорошо. День-два потерпеть… всё будет хорошо… привыкнем… Джульетта, будто прочитав его мысли, заплела лапы, завалилась на бок, немного подёргалась и заснула посередине громадной прихожей. Александр вышел на кухню, тихонько прикрыл за собою дверь. -Ц – ц – с - с!- приложил он палец к губам. –Заснула! И так не громкий разговор перешёл на шепот. И музыку не включали. Видимо, надоела… Последующие три месяца он радовался, как ребёнок, что работает индивидуальным предпринимателем со свободным графиком работы. Шестиразовые кормёжки и желательные после них прогулки, ежеминутные уборки, готовки, прививки, осмотры, покупка новых туфель, сотовых телефонов, всевозможных пультов, колготок, плинтусов, обоев… Самое страшное, что спать Александру приходилось с Джульеттой в отдельной комнате, на жестком диване на животе, свесив руку вниз. Потому что без его ладони на загривке Джульетта спать не желала. Оба нервно вздрагивали во сне, синхронно вздыхали. В этот период самыми близкими к нему женщинами были мастер в парикмахерской да контролёр в автобусе. На второй месяц он, устав от холостяцкой жизни, приспособился вместо ладони укладывать на щенка мягкую игрушку. Долго, методом проб и ошибок, подбирал вес игрушки, пока, наконец, не остановился на поросёнке. Поросёнок Джульетте подошел. Через некоторое время он даже начал выполнять роль подушки. Сам же Александр, если не успевал устало заснуть, на цыпочках крался в соседнюю спальню к жене. Та, кладя ему голову на плечо, морщилась: «Как от тебя псиной пахнет!». Тот виновато вздыхал. Нервный тик, напрочь исчезнувший после армии, вновь возобновился. Эта «кобыла, селёдка, бестия, беспредельщица, кулёма» будила его: полпятого - в туалет, полшестого - в туалет, полседьмого - просто так, и, что самое обидное - без пяти восемь, хотя будильник был установлен на восемь ноль-ноль - кушать!!! После таких китайских пыток он до обеда ходил вареный и заторможенный: не брал сдачу в магазинах, дочь Дарью называл Джульеттой, путал пятую скорость с задней и даже забывал про чтение книг! Но всё плохое, в конце концов, заканчивается. Кончился и этот, щенячий, период. Кормёжки и прогулки стали двухразовыми. Растерзанный на молекулы поросёнок более не требовался. Постоянно влажный от подтираний пол наконец-то просох. Разобранные и разодранные плинтуса, панели, плинтуса и прочие прибамбасы предыдущего евроремонта терпеливо дожидались денежных вливаний и замены. Но деньги требовались в первую очередь на исковерканную домашнюю утварь, бытовую оргтехнику, порванную одежду и колготки. И на мясо! Много мяса! «Катастрофа» переходила в новую подростковую стадию.
ГЛАВА 3
Тот период запомнился ей только одним: Голодом! С большой буквы! Этот собачий ад с проблесками собачьего рая длился месяца полтора. Голод владел всем! Все выработанные рефлексы - по боку! Одни инстинкты! Жрать, жрать, жрать! Крыша с лохматыми ушами съехала напрочь! Хозяин накладывал ей двойную, потом тройную норму жрачки! Плюс мясо, витамины, творог, кефир и прочее разорение… Она жадно хватала из чашки куски и, не разжевывая, проглатывала. И всё время тревожно озиралась на спящих щенков, замирала в стойке и прислушивалась. Александр не ожидал от неё такого ярого проявления материнства. Еды ей явно не хватало. Голод не проходил. Но и кормить её ещё обильнее Сашка остерегался: Джулька в послеродовой период представляла собой сушеную воблу с накаченным едой баскетбольным мячом вместо живота. Она подъедала опавшие недозрелые яблочки, выкапывала молодую карандашную морковку, грызла арбузные корки на силосной куче. Точно бездомная клянчила еду у всех пришедших в гости. Но голод не проходил. Восемь оглоедов высасывали её до конца, до последней капли, до последней калории! Резко проявились ребра. Живот болтался пустым мешком. Позвоночник, красиво играющий раньше при ходьбе мощными мышцами, выпирал под шкурой Уральским хребтом. И если бы не прикорм для щенков - она бы уже сдохла! Честное собачье - сдохла бы самым настоящим образом! Щенков прикармливали шесть раз в день. Поначалу эти безголовые пытались поить их концентрированным молоком через соску. Потом один умница («Интернет» называется) подсказал им о протёртой моркови и варёных яйцах, промолотом мясе и твороге. Так они ещё с ним и спорили, идиотики! Дескать, младенческий возраст, то, сё, молоко, груднички… Ну, да мои ребятишки им быстро показали, что такое «младенческий возраст» и как надобно кормить потомков волка. Хозяин так рванул в деревню за продуктами, что пыль столбом стояла! Потому что вся их трехдневная пайка «ушла» за один присест! И мне, конечно, сразу облегчение. Во-первых: чашки за ними долизывала. Честное слово: вкусно! Да и на пол после них высыпалось немало. Есть-то малыши по-человечески пока не научились, торопятся… Во- вторых: после прикорма детишкам и молока моего стало хватать. Набузгаются, как мячики, отвалятся кто куда - и спят. Облизываешь их, спящих, а они ноль внимания. Но, опять же, всё это до тех пор, пока ходить не научились. Здесь уж после «дойки» я старалась поскорей из вольера убраться! Вот слово-то какое, правильное: не кормление, а дойка… И от одного соска к другому перебираются, и лапами последнее выдавливают, и ещё рычат, паршивцы, если убегаю!.. А как же не бегать, ежели у них уже и когти, и зубки подросли?! Взрослые! Взрослые- то взрослые, а вылизывать за ними мне всё приходилось: где захотели - там и нагадили. Перед хозяевами неудобно. Благо, хоть те всё понимали и помогали. Вылизывать, правда, не вылизывали, а, вот, лопатой постоянно за ними убирали. Так бы я одна не справилась, с их прикормом- то… И вообще, в тот период эти двуногие «гомо сапиенс» для меня, честно говоря, не хозяевами были, а обслуживающим персоналом. «Мальчик на побегушках» да «девочка в услужении». И поделом! Сами «вязали»- сами и расхлёбывайте!
. . .
Он чувствовал себя королём! Ну, хорошо - королевичем или корольком, на худой конец! Он смотрел под ноги на это скулящее королевство - и чувствовал гордость за себя: в Багдаде всё спокойно! А страхов- то было месяц назад, страхов-то!.. -Александр, это просто! Главное - не волноваться. Куча чистых тряпок, желательно светлых. Продезинфицированные ножницы… Чистая подстилка… Ну, и бутылка водки… На всякий случай… -Я не пью. -Это хуже.- Татьяна, инструктор-кинолог помрачнела. – Тогда - нашатырь,- «успокоила» она. – С непривычки трудно будет. Но не смертельно. Она сама знает, что делать. Ей только помочь надо, если что… -Да откуда она знает, что делать?! И что значит: «если что…»?!- психовал он. Его трясло уже сейчас, за неделю до родов. -Знает, знает,- успокаивала его Татьяна. –И пузырь разорвёт, и пуповину откусит, и послед съест… Если что-то не сделает - вы поможете: разорвёте, обрежете… Только самому съедать не надо… Это она так пошутила. А его от таких «шуток» заколотило ещё сильней. И видеть инструктора уже не хотелось. -Пищать не будут - потрясите легонько вниз головой, пальцем ротик приоткройте и дуньте туда. Да, я думаю, всё хорошо будет, не волнуйтесь вы так! Плод «пойдёт» - поддержите его. Рвите пузырь, щенка обтирайте и сразу Джульетте - пусть облизывает. Или к соску сразу… А Джульетту поглаживайте, хвалите… Да сделает она всё! Сама сделает! Не волнуйтесь… Если что - звоните мне… Я приеду… -Мы в саду рожать будем. Пятьдесят километров от города…- хмуро ответил Александр. -Пап!- на кухне «нарисовалась» дочка. – Иди, посмотри ролик. Я с «Интернета» скачала. Роды у той- терьерши… От и до… Иди! -Идите, Александр, наглядно всё увидите. Ну, и я пойду… Всё, кажется, рассказала… Не волнуйтесь, ещё раз говорю… Она положила в пакет презентованную за консультацию бутылку коньяка и начала обуваться. Джулька, лежа на подстилке, проводила её внимательным взглядом, но прощаться не пошла. Не соизволила. Александр закрыл двери. Вздохнул тяжело и направился в комнату дочери: на курсы акушерства и родовспоможения. …Неделю спустя они ехали на дачу: у него начался отпуск. По его подсчётам, до родов оставалось сутки - двое.
ГЛАВА 4
Негромко и душевно неслась из динамиков «Романтическая коллекция». Теплый ветерок сквозил в слегка приоткрытое окно. Александр с ненавистью жевал «Орбит», подавляя в себе желание покурить. Всё делалось для роженицы. Джульетта вальяжно растележилась на заднем сиденье и внимательно рассматривала свой громадный, изредка шевелящийся изнутри живот. -Дотянуть бы… А то- в чистом поле…Как крестьянка разродится на жнивье… Будешь ещё пуповины зубами перекусывать… Вспотел от тревожных размышлений. Наконец, съехали с трассы. На просёлочной дороге закачало и запылило. Окно пришлось закрыть. Александр тревожно посматривал на заднее сиденье. Через минуту Джулька поднялась, потянулась с широким крокодильим зевом и перелезла на переднее пассажирское сиденье. -Погуляем? Он остановился. Вышли. Александр с жадностью закурил. Собака, лениво обнюхивая травинки, паслась на поляне. Периодически присаживалась. Опять обнюхивала. К машине не торопилась. Луговое лето дурманило и головы, и морды. Небо аквамарином застыло в вышине. Ему пришлось выкурить ещё пару сигарет, прежде чем она соизволила запрыгнуть на сиденье. «Трогай, милок»: - выразительно сказали её глаза.
Часа три ушло на подготовку «операционной» на теплой веранде. Он вымыл пол. На длинный обеденный стол натянул свисающую до пола белую простынь, имитируя конуру. На протёртом подоконнике разложил тряпки, ножницы, нашатырь, валерианку, шоколадку, инструкцию по родовспоможению. Напоследок поменял любимую Джулькину подстилку на новую, вырезанную из почти нового паласа, и вынес все ненужные на ближайшее время стулья. Кроме одного. Для сиделки. После этого на открытой веранде приготовил для собаки кастрюлю нежирного куриного плова и отварил с десяток прошлогодних картофелин для себя. Открыл «Сельдь в масле» и, наконец-то, пообедал. Собака, лениво поковырявшись в миске, прилегла в тенёчке, задремала. Вечерело. Мухи исчезли. Комары ещё не проснулись. Задорные сорняки нагло пёрли на грядках, как заросли бамбука. Александр старался не смотреть в их сторону. Не до них было. Надо было приготовить питье с малиной. Согласно «Инструкции…» без него рожать было нельзя. Между щенками мать «с жадностью поглощает питие с протёртой малиной…». Но опустилась неземная благодать и нега на обласканную солнцем землю. Александр шаркающими шагами сытого человека дотопал до гамака и провалился в сон. Минут на пять. Потому что через пять минут за забором громко загомонил садовый народ, спешащий на электричку. -Чтоб тебе пусто было!- беззлобно пожелал он народу и перевернулся на другой бок. Да так неловко, что выпал из гамака на газон и окончательно проснулся. «Охрана» по-прежнему спала и даже хвостом не шевелила. -Вот это сон у беременных!- удивился он. – Мне б такой!- Но тут же, опомнившись, сплюнул через плечо. -Ёлы-палы! Ну, сорняк полоть, что ли? Дрова рубить нельзя - разбужу… И поливаться рано… У ворот показался «управленческий» Мальчик. Завилял виновато хвостом. -Чего тебе?- пробурчал недовольно Сашка. – Видишь- спит?.. Вечером приходи… Но тот смотрел ему в глаза и не уходил. -Вот гад! Насобачился слезу давить! Александр взял горсть сухого корма, протянул Мальчику сквозь решетчатые ворота. -Вечером приходи,- ещё раз повторил он ему. – Может, поможешь чем… -А чем он поможет?- глупо подумал он после, вытирая о штанину пропахшую кормом ладошку. – Повыть только со мной за компанию… Сон развеялся. -Иди, иди… Вечером увидимся…
…Стемнело только к пол - одиннадцатому. Одинокая брошенная Венера ластилась к ущербному месяцу-рогоносцу. Джулька тоскливо бродила по саду. Обнюхивала стволы деревьев, присаживалась изредка на газонную траву. Больше всего Сашка тревожился, когда она пропадала в темноте кустов или заходила в баню или дровник. Тогда он включал фонарик, одевал тапки - разношенки и шлёпал следом за ней. Собака недовольно щурилась на свет фонаря, вставала, и брожение по саду продолжалось. -Джуль… Ну, пойдём домой,- канючил он. – Там такая постелька!.. Баиньки будем… Айда! Холодно уже… Его не слушали. И Мальчика, периодически тявкающего у ворот, тоже не слушали. Джульетта слушала только себя. А ей хотелось в туалет. По - большому. А эти кретины всё понять не могли, что она их с т е с н я е т с я! Вот так! В кои века - а стесняется! Она рискнула продраться в дальний угол малинника. Слышала, как где- то следом с тихой нецензурщиной лезет хозяин. Но она все-таки успела оправиться и вылезла с другой стороны посадок. Хозяин продолжал корячится за спиной. Джулька посмотрела на темное небо, потянулась, как могла, обрюзгшим телом и, даже мельком не взглянув на понурого «управленческого» ухажера, направилась спать на тёплую веранду: ночи действительно стояли прохладные, надобно было поберечься… Оскалилась перед сном в улыбке: Александр, чертыхаясь, отмывался у рукомойника от собачьих «мин». Видимо, фонарик не помог. …В час ночи она тревожно заворочалась во сне, с трудом и шумом перевернулась на другой бок. Неслышно, на цыпочках Сашка пробрался к веранде и замер, прислушиваясь и приглядываясь. Джульетта черным неподвижным силуэтом маячила на полу, в метре от « конуры». И не дышала. Сердце Александра сжалось в комочек, закатилось куда- то далеко за грудину и остановилось от ужаса. Джульетта всхрапнула, разряжая обстановку. Он присел на краешек стула. Обмякшие ноги не держали. Сердце постепенно расширилось до нормальных размеров и вновь застучало. И захотелось в туалет. Но вставать он пока не решался - в ногах правды не было. Нащупал впотьмах на подоконнике курево и спички. Нащупал тапочки под стулом. Прижал их к груди, как отец Фёдор колбасу, и босиком вышел в сад, тихо- тихо прикрыв за собою двери. -Ну и чего?..- нервно подумал он, пытаясь прикурить. Спички в дрожащих пальцах постоянно ломались И две предыдущие сигареты - тоже. – Всю ночь её «прослушивать» будешь? Как акустик на подлодке?.. До пяти не дотянешь,- объективно решил он. – А в пять, говорят, они обычно и рожают!.. Спичка, наконец- то, зажглась. Глубоко затянулся, прямо с серным запахом головки, и натужно закашлялся. Окрестные собаки поддержали его тявканьем. Глумливо заухала сова в посадках. Он залез в машину и вытащил спальный мешок. -Во - о, сейчас не замёрзнешь, лето все же…- попробовал уговорить он сам себя. – Не замёрзнешь… Кантоваться- то- часа три- четыре… Осторожно, обеими руками, по миллиметру сдвинул Джульетту к подстилке, раскатал спальник и улёгся рядом. -«О, милый мой Ромео…». Вот сейчас я точно ничего не просплю. Сейчас я уже… Что «сейчас я уже…»- он не додумал, провалился в сон.
…Она долго смотрела на любимое, посеревшее от усталости и утреннего сумрака лицо. Комары нехотя допевали свою ночную лебединую песню. Сонная муха, потеряв ориентировку, доползла до края стула и упала на пол. И сразу заснула. В соседском саду испуганно закричала птаха - и затихла, досыпая. Джульетта могла бы долго смотреть на эту любимую хозяйскую морду, но очень хотелось в туалет. Она лизнула хозяина по щеке. Тот очнулся сразу, будто ждал этой ласки. Уставился испуганно на питомицу. Скомканный во сне жгутом спальник не давал пошевелиться. -Чего ты?.. Плохо тебе?- проговорил он торопливо. Изо рта невкусно пахнуло нечищеными утренними зубами с кариесом. Джульетта брезгливо отворотилась. – Что? Уже? Да?- допытывался он, и всё никак не мог распутаться. Сучил ногами, вертелся, пыхтел. Она встала и подошла к двери. -Сейчас я, сейчас…- Александр, наконец, вылез из мешка, открыл щеколду. -Иди, гуляй, гуляй, милая… Я сейчас…-
ГЛАВА 5
Эти вторые сутки оказались точной копией вчерашних. А третьи - копией первых и вторых. Александр уже с трудом различал явь и сон. Страница жизни не переворачивалась. Разнообразие внесли лишь мелкий дождик на второй день да попутный вечерний заезд старого дружка по даче, Анатолия. Тот, прихлёбывая чифирный чаёк из большой пивной кружки, смотрел сердобольным взглядом на Сашку, сочувственно кивал головой в ответ на его нытьё, но караулить пять - шесть часов Джульку, пока Сашка подремлет, отказался наотрез, ссылаясь на нехватку времени. Александр обреченно замолчал. Жесткие с проседью усы щёткой - смёткой уныло топорщились на верхней губе. -А у тебя что за дрянь такая заварена? Аж тошит!- Толя отставил кружку в сторону, поморщился. -Это я… покрепче… чтоб не спать… Ты с конфеткой его, не так противно… -Нет уж, спасибочки… Поеду. Жена-то когда приедет? Вот тебе завтра и подмена будет. И я к вечеру подъеду… Привезти что-нибудь? -Есть у меня всё. Помыться бы… -Ты что, ни разу баню не топил?- поразился дружок. – Ну, ты даёшь! То- то я чую… -Ехай, ехай,- устало прервал его Александр. Шутить вообще не хотелось. – Умные все стали… обонятельные… плюнуть некуда - в парфюмера попадёшь… -Ладно,- Толя поднялся. – Ты давай, это… голову не вешай… Путём всё будет… Вот и все сторонние развлечения за три дня. И три ночи. А поутру они проснулись… И наступил четвёртый день.
…Надежда, жена, вместе с сестрой Татьяной, груженые сумками, как ослики поклажей, подошли к калитке. -Странно, закрыто… Время полдевятого… Спят, что ли?.. Машина здесь…- Надежда поставила на землю сумки, долго рылась в карманах куртки в поисках ключа. Ключ отыскался последним, после кучи мелочи, купюр, визиток, двух носовых платков, билетов на электропоезд, двух губных помад, зеркальца, сотового телефона, каких- то бумажек с каракулями, скрепок, домашних ключей, ключей от офиса, зажигалки, пачки сигарет, упаковки открытой жевательной резинки, авторучки и книжечки с кроссвордами. Открыли калитку. Прошли к дому. Открыли веранду, скрипнув дверью. Спящие в обнимку на спальнике «хозяева» синхронно подняли головы - морды. -Надюша!- Ах, какая неземная благодарность и любовь сквозила в заспанном Сашкином голосе! – Приехали! -А вы чего валяетесь? Девять уже!..- Татьяна деловито протиснулась мимо сестрёнки, грохнула сумки на стол. -Нельзя сюда! – запоздало крикнул Александр. –Там стерильно! Невестка испуганно сдёрнула сумки со стола. -И что мне, в руках их держать? -На пол, на пол ставьте… Джульке они сейчас «до фени»… Не притронется… -Родила?- Женщины с радостью оглянулись на них. -Да нет… Просто не жрёт ничего… Я до шести с ней просидел, думал: этой ночью начнётся… А в шесть уж завалился: невмоготу стало, сваливаюсь со стула. Джульетта молча, не ласкаясь и не вертя хвостом, прошествовала мимо женщин в сад. Сашка поднялся следом, свернул спальник. -Господи, да ты ещё и одетый спишь! Он не ответил. Что толку им всё объяснять? Они ж на дачах не рожали… Сдернул со стола простынь, застелил новую. -Тащите всё на открытую веранду. Или в комнату. Там завтракать будем. А после завтрака, больше похожего на обед с добавкой, он завалился спать в комнате. Раздетый. Под простыней. Запах собственного трехдневного пота остро бил в нос. Минуты две. В десять - ноль- ноль запах мешать перестал. Александр впал в небытие.
…-Саш, Саш, вставай! Джульетта, кажется, рожает! Надежда всё- таки растрясла его за плечо до осмысленного состояния.- Вставай! Рожает! У неё воды отходят! Он встрепенулся. Натянул шорты, футболку и выскочил следом за женой из дома. -Где она?! -В бане! Он заскочил в баню. Собака лежала в раздевалке и тяжело дышала. На него даже не оглянулась. Он склонился к ней. -Джуля, Джуля,- ласково погладил её по голове. – Пойдём, милая, пойдём… Пора. Твёрдой рукой взялся за ошейник, и повёл питомицу за собой. Девчонки стояли по обе стороны тропинки, как караул на зоне. И, как караул, пошли следом. -Девчонки, не заходите пока. Я позову…- попросил он. – Пусть обоснуется. Они вошли в дом. Сашка приподнял простынь на столе и подтолкнул туда собаку. – Иди, иди…- и всё поглаживал, поглаживал её. Сам же уселся на стул рядом с «конурой» и принялся ждать, периодически, как разведчик, подглядывая в щелочку. Джульетта долго ворочалась, осматривалась, обнюхивалась, будто не спала здесь всю свою сознательную собачью жизнь. Затем выбралась и попробовала забиться под другой столик, в углу, с плиткой и чайником. Нестерильный, в общем… Сашка опять ласково, но решительно выволок её и оттуда. И заметил, что пол на веранде отчего- то стал мокрым. А Джульетта вдруг встала в позу, будто захотела по - большому. Он ещё успел шепотом крикнуть: «Надя!», как Джулька начала тужиться. Заскочила Надежда, будто за дверью стояла. -Началось? -Началось, началось… Ошейник с неё сними! И коробку из комнаты принеси для щенков. И тряпки подавать будешь… Сам же встал на четвереньки сбоку от собаки, одной рукой поглаживал по крупу, а другую просунул меж задних ног ладошкой вверх. И видел, как у Джульки всё вдруг расширилось до неимоверных размеров и наружу, к жизни, пробивается что- то бесформенное, мокрое, будто одетое в целлофановую обёртку. Это - блестящее, мокрое и неподвижное - он и принял в свои ладошки. И сам не заметил, как его пальцы принялись лихорадочно срывать эту мерзкую липкую плёнку, сквозь которую угадывался силуэт, смахивающий на большую дохлую мышь. Он даже не заметил, что Джульетта уже развернулась к нему и тоже активно помогает и языком, и зубами. Он не успел сказать Надежде про ножницы, как собака откусила пуповину, слизнула остатки пузыря и лизала уже щенка в мордашку. -Саш, потряси его! Он не дышит!- раздался откуда- то сверху голос забытой всеми Надежды. Он осторожно- осторожно пальчиком пошевелил тому ротик и также осторожно дунул в мордочку. Джульетта, в тревоге и волнении, мешала, пытаясь расшевелить того языком. -Опусти его. Она его не видит. Сашка опустил ладошки к полу. И щенок сказал: «Пи - и!» И зашевелился. А Джулька всё лизала и лизала его. Александр стоял на коленях в заляпанной кровью и мокротами одежде. Руки и бедра тоже были заляпаны. В ладонях лежал ребёнок. Сашка поднял голову. Дурацкие слёзы катились по лицу. И ему не стыдно было за них. Он их просто не замечал. А Надежда смотрела на него - и тоже плакала. И улыбалась счастливо. И футболка её тоже почему-то было забрызгана мокрым и красным. Первородным. Материнским.
ГЛАВА 6
Когда Сашка спросил про время и ему ответили - он не поверил! Было одиннадцать двадцать! Это ж что получается, он спал всего час?! Это ж что получается, три дня бессонницы - коту под хвост?! А как же инструкции, по которым она должна была рожать под утро? Это ж что - у всех дам такой сволочной характер? Мужикам назло, да?! Но об этом быстро забылось: у Джульетты начались новые потуги. На четвёртом щенке он уже с апломбом ветеринара помогал ей освобождаться от плода и командовал женой: «Тряпку! Ещё тряпку!..» Вся «операционная» была забрызгана послеродовой жидкостью. Он, обтерев тряпкой ладони, поднимал по-хирургически руки вверх и распоряжался: «Стену вытри! И вон там, у плинтуса! Да выложи ты щенков из коробки! Всё - равно она их повытаскивает! Иди, сполосни тряпки, пока время есть… И стульчик притащи маленький такой, я вам для посадок делал…» Джулька действительно вытаскивала детишек из коробки и складировала на подстилке. Делала она это как-то деликатно, осторожно, цепляя зубами за шкирку. Они, как мормыш в озере, толчками передвигались вдоль неё, с трудом находили сосок и замирали, присосавшись.
Толю с женой нелёгкая принесла на седьмом щенке. Джулька уже изнемогла и отупела от боли и потугов. Последние щенки «шли» с трудом, очень долго и мучительно. Сашка, как мог, помогал ей: оглаживал, поджимал осторожно живот, гоня плод к выходу, морщился и гримасничал, будто рожал сам… Седьмой щенок был почти на выходе, когда за тонкой стеной веранды раздалось Толино громогласное: -Добрый вечер, дорогие хозяева!!! Джулька, тужившаяся из последних сил, со злобным рыком рванулась к двери. Сашка на карачках засеменил следом. -Джуля! Джуля, фу! Место, место! Фу! Команды были противоречивы, но он ничего не соображал от испуга. -Джуля! Джуля! Место!.. Ухватил собаку за загривок, потащил обратно, на подстилку. Та, вся на нервах, огрызнулась, цапнула его клыками за кисть. -Место, место! Тихо, тихо, Джуля!.. Хорошо, хорошо!.. Фу! Тихо!.. Сашка, не обращая внимания на боль, всё - таки утащил её на «операционный» пол. И всё успокаивал и успокаивал. Плод опять втянулся в живот. Джульетта, затравленно оглядываясь на дверь, улеглась, замерла. В дверь, впустив со двора приглушенный гомон и смех, заглянула Надежда. -Что случилось? Уставилась испуганно на собаку. И тут прорвало Сашку! Он кричал громко и зло. И ни одного цензурного слова в его филиппике не было. Надежда поспешно исчезла. Но пересказывать Анатолию ничего не стала. Да он и так всё прекрасно слышал: и что о нём думают, и кто он такой на самом деле, и где ему сейчас следует находиться. Как, впрочем, слышала и вся улица. А, может, и весь садовый кооператив. У Александра был сильный голос. -Всё, Джуля, всё, забудь про дурака. Не зайдёт он,- успокаивал Сашка в это время собаку. – Не зайдёт он, не бойся… И успокоил. Через пять минут Джульетта разродилась седьмым щенком. Немного погодя, вытирая тряпкой руки, Александр вышел к народу, покурить. Ноги, затекшие на низкой скамейке, хрустели в коленях. Сад продолжал жить своей неспешной, трудовой жизнью. Надежда кромсала на тряпки очередную простыню. Татьяна варила Джульетте ужин. Сорняки радостно тянулись вверх. Жарило солнышко. -Ты смотри - прокусила всё-таки,- восхищенно проговорил «доктор», рассматривая левую руку. Оглянулся по сторонам. – А где этот, дефективный?.. -А они с Ленкой сначала за теплицу побежали, там спрятались… А потом сразу уехали: завтра придут… Ты есть будешь?- Татьяна, оказывается, и человеческую пищу сготовила. -Буду,- раздосадовано буркнул Сашка. Душа, кроме еды, требовала ещё и продолжения ругачки. – Успели всё-таки… Чего орали-то? -А когда Толя приходил тихо?! Они же не знали, что ты ещё не ощенился… Думали: Джульетту порадуют… Да вымой ты руки по- человечески! Занесешь себе какую-нибудь заразу! -Зараза - это у вас, вон, на дворе… Стол хотя бы протёрли! Пылища!.. И ещё колбасу кладёте,- он взял нож и пристроился, было к непочатой палке колбасы. -Не трогай!- Надежда закончила наконец- то с перевязочным и подтирочным материалом. – Это ребята для Джульетты принесли! -Что, целую палку?- изумился Сашка с занесенным над колбасой ножом. – Вот сволочи! За все грехи сразу откупиться хотят, что ли?! Вчитался в этикетку. «Колбаса молочная. Телячья». И возмутился! -Ну, уж!.. Пока сервелат не припрут - нет им прощенья!- и откромсал себе приличный кусок. – Тем более - мы вдвоём с Джулькой страдали,- добавил он, давясь, набитым ртом.
А всего щенков оказалось восемь штук. Три девочки и пять мальчиков. В девятнадцать двадцать пять роды закончились.
ГЛАВА 7
Восемь плюшевых игрушек настырно двигались вслед за щеткой пылесоса. Иногда даже бежали. Причём, попки у щенков старались настырно обогнать передние лапы. Это щенкам не нравилось, но попки их не слушались и продолжали торопиться. Щетка тоже не поддавалась. Рычала, пихалась, ускользала. Паршивцы отыскали где-то под диваном три окаменевших носка и переключились на них. Сашка, улыбаясь, передвигался по комнате. Ковёр светлел на глазах. Правда, кое- где оставались темные влажные пятна, но это дело времени. Просохнут. В наушниках плеера гремел неистовый Шевчук.
Тогда, вечером, после родов, приехала «вторая смена»: дочка. И, к счастью, на три дня. Надежда с Татьяной как- то на удивление быстро собрались, поцеловались на прощание и укатили в город: завтра на работу. Сашка затопил баньку. Медленно затапливал, получая кайф и удовольствие от процесса. Попутно поливал огород. Дочка в это время развлекалась, названивая матери Надежде по телефону: -Мам! Вы только уехали - Джулька ещё двоих родила! Честное слово! Да ты у папы спроси! Девочку и девочку!.. И ещё тужится! Мам, что делать- то?! Сашка усмехался, перебрасывая шланг на следующую грядку. Ах, какая неподдельная искренность звучала в голосе у дочурки! Достойная смена подрастала. Было на кого положиться в трудную минуту. Не соскучатся. Джульетта обессилено лежала на веранде вместе со щенками и пыталась забыться. Это удавалось. Щенки пока активности не проявляли. Щенки были пока маленькими и глупыми. А дочка уже звонила тётушке Татьяне… Он думал, что вечером уснёт «без задних ног»… Но пошел двенадцатый час ночи… затем первый… затем второй… затем третий… А они лежали со взрослой двадцатилетней дочкой на диванах, голова к голове, и всё говорили, говорили, говорили… И казалось: для огромного счастья им не хватало именно этих 4- 5 часов! Которые тоже пролетят… Но останутся! И без которых жить не стоило… Джульетта дремала, обложив себя детьми, на веранде и через открытые нараспашку двери прислушивалась к разговору. И завидовала. И ревновала «старшую сестру» к хозяину. Затем приподняла морду. Оглядела спящее плюшевое царство. Облизала ближних. И дальних. И успокоилась. И заснула.
…Сзади, в ладонь ткнулось что-то мокрое и холодное. Сашка заорал от неожиданности и в испуге шарахнулся в сторону. Пылесос поспешил вслед за ним и выдернулся из розетки. Наушники выпали из ушей. Щенки рассыпались по углам и испуганно таращились на «деда Сашу». Джулька стояла посреди комнаты и виновато помахивала хвостом: -Хозяин! Ну, ты чего такой нервный стал, дёрганный?.. Нос любимой собаки тебя пугает… -А ты чего, как ниндзя, крадёшься?! А если б я тебе щёткой по мордасам звезданул? Думать же надо! Всё! Пошли все в вольер! Он подхватил первую попавшуюся пару щенков и поволок их на двор, в сооруженный меж грушами вольер. Вернулся за следующими. Навстречу плелась Джульетта с любимой дочкой в зубах. Дочка покорно, как марионетка, болталась в воздухе. -Да не таскай ты тяжести! Сам перенесу!.. Иди, отдыхай… Попробовал захватить сразу трёх щенков. Те не давались, выскальзывали на пол. Один из вредности даже описался на весу. -Весь в мамку пошёл… Ничего, сейчас в пруду искупаюсь,- стоически философствовал Сашка.- Всё - равно шорты постирать хотел… Вернулся за оставшейся парой. Пары не было. -Эй, мелочь! Вылезай! Кис- кис! Медвежата, вылезайте! Кряхтя, наклонился, посмотрел под диванами и кроватью. Щенков нигде не было. Зашла Джульетта. -Ну, ты чего так долго? За смертью посылать… Прямиком направилась к одежному шкафу, заглянула за приоткрытую створку и вытащила щенка. Второй сам выпал следом и сразу же напал на мамкино ухо. Джульетта, не обращая на того внимания, направилась к выходу. Щенок бежал рядом и балдел от жизни. Сашка так же, с кряхтением, поднялся, выпрямился. Оглядел уныло залитую солнцем комнату. Валялись брошенные носки, все почему-то разного цвета. Валялись обрывки обоев и разорванный сланец. Накидка с кресла полустянута на пол. Как- то незаметно было, что здесь проводили уборку. Может, только влажную… На влажную очень похоже было, если судить по количеству тёмных пятен на ковре.
ГЛАВА 8
Она проснулась средь ночи от неясной тревоги. Привстала. Внимательно огляделась. Ребятишки мирно спали рядом. Искаженная зеркалом луна вытянула и зачернила предметы в комнате. Ни звука. Но тревога не уходила. Где-то далеко, в пролеске, тоскливо проплакала птица. Взбрехнула ответно собака у охранников. И опять тишина. Она улеглась на бочок, потянулась и закрыла глаза. Сон не шел. -Нервы,- подумала она. – Ни к черту нервы… Истеричкой какой-то становлюсь… Поворочалась, ища удобное положение. Набухшие соски болели и сочились, точно берёза по весне. -Мастит бы не заработать. Лечение, поди, в тысячи вылезет… Всё, как не у людей… Она тяжело вздохнула. -Что так тревожно- то? Приснилось, может, что? Опять привстала и оглядела ребятишек. Нет, спят… -Ох, мать честная, что ж за доля такая собачья ?! Возись здесь с этой мелюзгой, как дура, корми, облизывай… А у них уже и зубки, и коготки!.. Соски в кровь изодраны, того и гляди - загноятся… Правда, хозяйка мажет какой- то пакостью… Запах - не для слабонервных! Ночью ещё терпимо, а на утро слизываю: отказываются сосать из-за вони. Спросить-то у хозяйки не могу, как сама из такого положения выходила? Двоих всё же подняла… Тоже утром слизывала? Хотя… двоих кормить- это вам не восьмерых… Это полегче… Вот разберут моих через месяц - и поминай, как звали. Через год и не узнают! Ещё, поди, и огрызаться будут при встречах! Она тяжело вздохнула. -Вот говорят: «генетическая память, генетическая память»… Эх, высоколобые!.. Не то это, не то!.. Это ж всё… на уровне инстинктов, первой сигнальной системы, примитива! Не то! Сосут, жуют, лают… Ну, глядя на меня ещё кое- чему научатся… А как свои мысли, опыт свой, мечты передать этой мелкоте?! Без языка?! Без письменности?! А? Попробовала как-то здесь с хозяином поговорить… Да- а… Уж лучше б не пробовала! Хохочет, дразнится, как припадочный… Шлёпает себя по губам, какое-то «тпру - тпру» выдаёт. Неужели у меня так же выходит? Домашних позвал… Как в цирке, честное слово… А если мне речевой аппарат не позволяет многие звуки выговаривать, а? У вас же, двуногих, тоже многие шепелявят иль букву «р – р - р» не выговаривают - и что? Уж чего, кажется, проще- то: «Р – р - р!». А я сама слышала ведущую на Пятом канале! И певицу какую-то, тоже с Питера… Может, у них мода там такая? Фишка?.. В городе на Неве… Да и на других каналах - пруд пруди! Я же не дразнюсь. Эх, примитивы… И писать не могу. Строение лап не позволяет. А до компьютера не допускают. Хотя читаю бегло и много, благо, и в туалете, и на диванах - везде чтиво разбросано. «Генетическая память»… Что сие - м н е неведомо, а они!.. И ещё докторские защищают! А я, вот, ничегошеньки из истории рода своего и не знаю, и не помню… Приснилось, правда, пару раз что-то такое… Необычное… Первый раз: дескать, сижу я где-то на краю обрыва. Внизу, вдоль реки, идут какие-то мохнатые слоны. А рядом со мной стоят вонючие волосатики с острыми палками, сопят и смотрят на этот караван со злобой и жадностью, будто на косточку. А когда проснулась - долго ещё ощущала запах этих двуногих. И почему-то чем дальше, тем менее и менее вонючим он мне казался. А второй раз приснилось что-то уж совсем непонятное и непотребное. Будто рвусь я с цепи, а напротив меня к столбу посреди двора привязана голая женщина. И разговор сзади: -Пётр Ляксеич, спускать? -Спускай, Алексашка, спускай! Рванулась я к той девице, да проснулась в прыжке. Сама не своя проснулась! Мышцы, как после гона, стянуты. И пена на брылях! В общем, дурацкий сон… Вот и вся моя «генетическая память»! Два привета от предков. Не Щекны мы, далеко не Щекны… Не Голованы… Благо, если этой мелюзге с хозяевами повезёт, как мне… А ежели в деревне, во дворе, на цепи?.. Ни грамоте обучиться, ни «Культурную революцию» посмотреть, ни с соседями пообщаться… Иль «В Москву, в Москву!» Совсем уж… крест на всей жизни… « Джунгли каменные» … Откуда это? Не помню… Ладно, завтра вспомним… А пробки? А какой- то там Церетели?.. Тьфу! О, опять Мальчик гавкнул у сторожей! Хороший парень… Наивный, как бульдог… Косточки всё для меня у забора закапывает. Позавчера, вот… Джульетта заснула, скаля в улыбке клыки. Луна убежала из зеркала куда- то в сторону садового пруда.
ГЛАВА 9
Александр волновался. Джульетта - тоже. Оба были при параде. Джулька - расчесана до блеска. Александр - облачен в серый добротный костюм, светлую рубашку в полоску и однотонный галстук. Галстук был слегка зажеван спящим на руках щенком. Дверь открылась. На пороге стояла «вязальщица» Валентина. -Здравствуйте, Валентина. -Зд- дравствуйте… Ой! Подождите, я сейчас!..- Она попыталась прикрыть дверь, но Джульетта уже втянулась в прихожую и с независимым видом обнюхивалась с карликовым пинчером. -Они покусают друг друга!- вскрикнула с испугом хозяйка. Сашка, воспользовавшись паузой, тоже втиснулся в незапертую дверь. -Да нет…- обречённо произнёс он. – Это ж «мальчик» у вас?.. -«Мальчик»,- кивнула Валентина. – Ромео,- и отчего-то засмущалась. -Не бойтесь… Не тронут… Взрослый? -Год. Сашка тяжело вздохнул. -А мы, вот… Подарить вам хотели… Всё- таки с вашей легкой руки… -Какой хорошенький!- Валентина пальчиком потрепала лобастую голову щенка. – А я вот… Вас с кинологом свела - и самой так собаку захотелось!.. Но что бы маленькая и не линяла… -Да, у вас своей шерсти хватало, я помню…- мрачно пошутил Сашка, маясь от неловкой ситуации. Но Валентина шутку приняла. -Это точно! Хватало! Да что я вас здесь держу?! Идемте чай пить!
-Недомерок,- пренебрежительно подумала о пинчере Джульетта, проходя следом за ними в кухню. -Переросток… Дылда…- с легкой брезгливостью в свою очередь подумал Ромео об овчарке, семеня рядом. Разбрелись по кухне: двуногие со щенком - за стол. Ромео резво, на тонких ножках запрыгнул на диван. -Как балерон веронский! Всё в обтяжку!.. Тьфу! Стыдобушка!- покривилась Джульетта. Сама же растянулась на полу. -Это ж как такой гектар тела прочёсывают? Чеши - не чеши - всё едино пыль останется! Выхлапывать только, как коврик…- подумал Ромео, наблюдая за ней с высоты дивана. – Или пылесосить…
…-Вот такие вот дела,- печально закончил свой рассказ о Джулькиных родах Александр. – Всех щенков пристроили. Трёх - на таможню, трёх - друзьям раздали, одного - производителю… А этого думали вам подарить. Даже имя выбрали. Матрёна. Вот такие вот дела… Не судьба… -Да, не судьба…- таким же печальным эхом отозвалась Валентина. Замолчали. Из магнитофона негромко звучала мелодия Нино Рота, разделяя общую грусть. Ромео незаметно для окружающих смахнул лапой предательскую собачью слезу. Джулька же, не отрываясь, смотрела на Валентину и мучительно припоминала, кого та ей напоминает. Матрёна продолжала спать. -Ладно… Пойдём мы,- Александр, как и в прошлый раз, тяжело вздохнул перед расставанием. – Поздно уже. Будем думать… -Всего вам доброго. И спасибо за подарок… Извините, что так вышло… наперекосяк… Валентина прислонилась к дверному косяку и виновато на них смотрела, будто провинилась в чём. Волосы рассыпались двумя черными крыльями на плечи. И Джульетта, наконец- то, вспомнила, кого та ей напоминает! Актрису! Оливию Хасси! Джульетта приблизилась к Валентине и с благодарностью лизнула в ладонь.
-Что это ты?- выговорил ей в машине Александр. – Что за собачьи нежности? Малознакомый человек, а ты!.. Не стыдно? Щенок, насосавшись вволю из всех восьми сосков, перекаченным мячиком продолжал дрыхнуть, теперь уже на заднем сиденье в коробке из- под конфет. -Делать-то что будем? Скоро кулёме полтора месяца стукнет. Думай, родная, думай, кому щенка треба?! И чтоб в радость был! В задумчивости открыл окно, закурил машинально и продолжил размышлять: -У Толи с Ленкой кошка… У Вики высшего образования нет… У Наташки - муж пьяница… У Кроликовых - своих семеро по лавкам… А главное - повод?! В честь чего, так сказать, дарить?! Что за праздник или юбилей, а? Вдруг замолчал и медленно перевёл взгляд на Джульетту. -Может, Надежде нашей?..- медленно спросил он. –У нас сегодня день свадьбы… Тридцать лет… Юбилей…- Он поправил измятый галстук. Глаза его постепенно теряли осмысленное выражение. Разум куда-то улетучивался. – Как ты думаешь, а? К юбилею, а? Обрадуется, а? Не обидится? Не выгонит? Точно? Всё-таки родной человек, тридцать лет вместе… Не должна… Да мне и жить негде… Не на даче же… А Джульетта смотрела на этого родного дурака влюблёнными глазами и улыбалась, замирая от счастья: хоть одного ребёнка по-человечески обучит, в люди выведет! Пусть даже и Матрёну… А хозяйка… Нет, не выгонит! Куда она без нас?.. Скучно же будет.
Июльское вечернее солнце замерло над горизонтом малиновым гипертоническим лицом и всё не решалось уйти на покой. Волна вкрадчиво, по-женски – ш-ш-ш, ш-ш-ш – ластилась к берегу. Слажено, как «Виртуозы Москвы», цикадили цикады в камышах. Струйка дыма от тлеющего костра изгибалась стриптизёршей, медленно исчезала в потемневшем небе. Лениво вылуплялись звезды. Муля дёрнулся во сне, открыл ошалевшие глаза и громко, со стоном зевнул. И вновь завалился на бок. - Спи, родной, спи. Ладонь Сергея ласково погладила узкую игрушечную мордочку пса, затем передвинулась ниже и почесала тому живот. Мулины глаза блаженно сомкнулись. - Ты с ним чуть ли не спать готов на подстилке, - ухмыльнулся Денис, подвинул котелок на угли. – Как с малым возишься… Сергей покосился на него. Вытянул из костра тлеющую ветку, прикурил. - Ему сейчас четырнадцать лет, - ответил он глухо Денису. – Через год-два помрёт. И накой ему после этого любовь моя? – Сергей вопросительно посмотрел на собеседника. Тот смутился. - Да я не об этом!.. Просто… и целуешь его… и жрать: сначала ему, потом – себе… И гладишь, и разговариваешь… В строгости должна быть собака! А то… Иждивенец вырастит. В грош тебя ставить не будет. Муля приоткрыл один глаз и приподнял ухо, но через секунду вновь захрапел. - Зачем ему строгость? Он больше нас с тобой в этой жизни понимает, а ты: «в строгости»… Это нам узда нужна, а не ему. Денис опять глупо хохотнул и разлил спиртное по кружкам. Сергей принял дозу свободной рукой, поднял торжественно. - Я, Дениска, за Мулю предлагаю выпить, за спасителя моего! Денис остановил кружку у самого рта, посмотрел недоверчиво на Сергея. - Жизнь он мне спас, Дениска. Жизнь. А ты говоришь: строгость… - И Сергей залпом выпил водку.
Тьма незаметно сгущалась. И звезды заискрились, заблестели, как чешуйки на мокрой гальке. Стихли цикады. О чем-то прокричала напоследок засыпающая пичуга. Засновали бесшумными дельтапланами летучие мыши. Негромко сердился закипающий чайник. Мужики некоторое время молчали, прислушиваясь к природе и своим организмам. - Хорошо пошла,- констатировал, наконец, Сергей. – Давай ещё по одной. - Давай,- легко согласился Денис. – А что за история у тебя была, дядь Сереж? Почему я не в курсе? - А ты тогда еще маленький был, не помнишь этого. - Дядь Серёжа, расскажи. Сам же заикнулся! Не тяни… У Дениса, и вправду, засвербело внутри: друг семьи чуть не погиб, а он, как троюродный, ни сном, ни духом!.. Сергей не торопился. Не вальяжничал, не кочевряжился, как иной рассказчик, просто водка «стыла», а впереди вся ночь. Успеем ещё наговориться. Он поднял кружку. - Ну, за рыбалку. – Закусил, закурил, налил чая в ту же кружку и лишь после этого начал не спеша, с длинными паузами рассказывать.
- Влюбился я тогда, Денис. Вусмерть. До тридцати пяти холостяковал, а тут – по уши втрескался. И чего, кажется, не хватало? Двушка на шестьдесят метров, «колеса», начальник участка. Живи – не хочу… Все женатики завидовали! Сашка, вон… - Сергей запнулся, посмотрел на Дениса. – Не-е, не батя твой, другой Сашка… Завидовали, в общем… И, ты понимаешь, не сказать, чтоб красавица… Симпатичная. На шесть лет меня моложе. То есть, тоже жизнь повидала, с опытом… Характер мне её нравился: спокойная, уживчивая, юмор понимает. А к себе – ни-ни до свадьбы! Я к ней, как пацан: поцелуйчики, обжиманцы… Это на четвёртом десятке то, представляешь?! Возмущение в голосе Сергея было неподдельным. Денис понимающе покивал головой. - А всё перетерпел… Я ж говорю: влюбился без ума. День свадьбы определили, готовиться стали. Я себе в салоне туфли и костюм купил. Приличный, хоть сейчас на похороны. Она – платье белое с фатой. Всё по-человечески. У меня аж сердце замирало: во, счастье дураку! Планы строили: и по детишкам, и по жилью, и … вообще… о будущем. Ну, причипурились, нарядились, невесту выкупили – и в загс. Как сейчас помню: 1-ое августа было.
Он курил, задумчиво глядя на пламя костра. Костёр перестал трещать сучьями и прислушался к разговору.
- Машины в лентах. Друзья с шампуриком. Батя твой свидетелем на переднем месте с пакетом спиртного. Я с Любкой - на заднем, как истуканы с острова Пасхи. Едем, значит… Квартал, наверное, до загса остался. Музычка в салоне. И тут водила – по тормозам! Я – носом ему в затылок. Любаня – на панель, благо, тазобедренным суставом меж передних сидушек застряла, а то бы - вдребезги!.. Вой, плач, крики!.. Высыпали из машины. Все живы - здоровы, слава богу! И – к водиле, за грудки его: что ж ты, падлюка, делаешь?! А он только мычит, пальцем на колёса показывает. Смотрим: щенок, сучонок такой, ползёт. Скулит так жалобно – и к тротуару ползёт. Видимо, всё-таки задело. И тут моя Любаня ка – ак заорёт! Да как двинет щенку свадебной туфелькой! А потом развернулась и – бац, бац! – по харе водителю!.. А что… я её понимаю… - Сергей приподнял кружку, дождался наполнения, кивнул благодарно и выпил. Выдохнул резко и продолжил слегка севшим голосом. – Любой бы на её месте… Фата порвана, платье замызгано, в пятнах крови всё (это я нос свой разбитый не успел платком зажать). И до регистрации пять минут… Какая, к лешему, свадьба в таком прикиде? Да я-то бы и в кальсонах женился, но… - он цыкнул, нервно дёрнул головой. - Чего она разоралась, как поросёнок? У неё же красивое колоратурное сопрано было, а здесь на фальцет перешла. Да ещё с матом. Ну, кому ж баба с матом понравится? А ещё – «заведующая библиотекой номер 23»… - Он пьяненько задумался. Затем добавил: - «Дробь 17». Тоже мне… У меня дядька троюродный, Кучкин - популярнейший артист! Его каждый год по телику показывают не один раз – и то он никогда прилюдно не выражался! В себе всё держал! - Дядь Серёжа, я что- то не слышал про такого, - встрял в монолог Дениска. Сергей покосился на него подозрительно. - «Офицеры» смотрел? Ну, а что ж говоришь, что не слышал? Момент помнишь, где Юматов раненного испанца тащит? А дядька в это время в оцеплении стоял у Кремля, там снимали. Он уже по второму году служил, до ефрейтора дослужился. «Ну, говорит, делают четвёртый дубль, который в фильм потом вошел. Юматов взмок весь, испанец то раненный – он всегда тяжелей, чем здоровый… А я стою рядом. Давай, говорю, я брошу. Он говорит: «Валяй!» Я и бросил башмак. Запечатлился для истории». Да закрой ты рот, Денис! Познакомлю я тебя с дядькой, автограф ещё возьмёшь. Некоторое время молчали. Сергей поднял ясные глаза на напарника. - Денис, а о чём я говорил? Про свадьбу? А-а, всё… Вспомнил. Плесни ещё. - Дядь Серёжа, а не гоним мы? Давай ушицу подогрею, потом выпьем. - Давай,- легко согласился тот. – Но – плесни. «Мы взяли Берлин и два раза по пятьсот»…- он придвинулся к тому, малость расплескав из кружки. Костёр, приняв на грудь, ярко вспыхнул, осветив окрестности. – Хай с ним, с поросячьим визгом! Наслушался я его в детстве на селе, считай – как музыку воспринимаю. Говорю же: хоть в исподнем расписался бы! Но зачем же тварь божью пинать? И так чуть ли не при смерти, а она!.. Она же и с людьми так будет! И со мной – так же, только повод дай… А тихушница - то какая была до этого, что ты! Как Мавзолей. А здесь… восстала! Не выдержал я. Залепил ей. Руку водиле пожал. Щенка взял да ушел. Батя твой меня только на Новороссийской догнал, трудно ему было с пакетом бежать. Мужик у тебя батя. Правильный мужик! Ни – че – го не спросил и не сказал! И Галка, мать твоя – тоже правильная женщина. Тебя молча забрала – и к родителям на двое суток. А мы с батей у вас остались. К ветеринару сходили. А потом пакет опустошали до понедельника. В понедельник меня и «замели». Любка заяву накатала и побои сняла. Но все подтвердили, что рукоприкладства не было, это она, дескать, о панель трахнулась в машине. Всё - равно, пятнадцать суток отсидел. За сопротивление наряду. Хорошо, хоть Сашка не ввязался, спал мёртвым сном. А то кто бы с Мулей пятнадцать суток возился, пока я в КПЗ полы мёл? - И что, даже её подруги не сознались? – удивился Денис, разливая юшку по чашкам. - Не-а. – Сергей принял чашку, отхлебнул горячую жидкость через край. – Порядочные все оказались. А «детекторов лжи» тогда ещё не было. Это когда что-нибудь зажмут на «детекторе» - тогда все сознаются, путаться перестают да одну правду-матку гонят. А так можно и одной совестью обойтись. Без правды. - И чего? Вы так и не помирились? – Денис вновь разлил по кружкам, порезал дольками сочную луковицу. - Ну, умные же люди. Чего понапрасну мертвечину оживлять да «плач Ярославны» устраивать? Разбежались. После суда ни разу и не виделись. Молча хлебали варево. Долго, с наслаждением. Недовольно завозилась утренняя птица в траве. Плеснулся карась на мелководье грамм на семьсот сорок пять. Блекла уходящая ночь. Серели вместе с ней лица сидящих у костра. Сергей осторожно перебирал шерстку у Мули в поисках клещей. Тот сонно ворочался, дёргал лапами. - Ну-ну, - ласково шептал Сергей. – Чего кобенишься, как деепричастный оборот? Лежи, лежи… - Он вздохнул полной грудью, посмотрел на светлеющую полоску у горизонта. – Утро, мать честная!.. Хорошо-то как! Как заново рождаешься. - Утром всех к философии тянет, - убеждённо произнёс Денис, глядя воспалёнными красными глазами на ту же полоску. Сергей усмехнулся. - Не знаю, не знаю… Меня, обычно, по утрам к рассолу тянет. - О! – обрадовался Денис. – Дядь Серёж! Давай ещё по-слегка да пойду сети проверять! Батя к обеду приедет, поспать успеем. - Давай. По-слегка, философ… Денис натянул «болотники» и пошел к лодке. Сергей, не отрываясь, смотрел на его ладную девятнадцатилетнюю фигуру, а пальцы продолжали машинально перебирать собачью шерсть. Денис долго брел по мелководью, волоча за собой лодку, затем скрылся в камышах. Сергей вздохнул, перевёл глаза на Мулю. Тот уже проснулся и внимательно глядел на хозяина. - А, может… и напрасно тогда… водила - то тормознул, - то ли подумал, то ли наяву прошептал Сергей. И вновь тоскливо посмотрел в ту сторону, куда ушел почти ровесник, может быть, его так и не родившегося сына.
Этот день был самым счастливым за всю десятилетнюю Сашкину жизнь. Рано утром его разбудили родители. - Вставай, вставай, родной! – тормошили они его. – С днём рождения! – И загадочно улыбались. – Вставай! За подарком поедете с отцом! И они поехали. Сначала на троллейбусе до железнодорожного вокзала, а затем четыре остановки на электричке, до станции Сосновка. В маленьком поселке быстро нашли нужный дом, постучались громко в калитку. Но до появления хозяев из собачьей будки у крыльца появилась овчарка и замерла, внимательно и молчаливо глядя на них. Затем на крыльце появился старик-хозяин и, слегка подволакивая правую ногу, поспешил к ним. Рядом шла собака, заглядывая ему в лицо. - Здравствуйте. - Здрасьте, здрасьте. Вы по поводу собаки? – Руки хозяина как-то суетливо и бестолково шарили по калитке, ища щеколду. А глаза виновато и вопрошающе смотрели на Сашкиного отца, будто ждали в ответ: «Нет, мы не по этому поводу» Но батя Сашки не глядел на старика. Он широко улыбался и с интересом разглядывал молчаливо сидящую овчарку. - Мы, вот, за ней. Я вам звонил. - Заходите. Дарка, сидеть! Свои! – Старик, наконец-то, распахнул калитку. – Идёмте в дом, там поговорим. Дом показался Сашке маленьким, грязноватым, холодным, хотя погода на дворе стояла июльская, жаркая. Он присел на стул у окошка, чтобы не мешать разговору взрослых. А хозяин уже доставал из серванта без стекол коробку из-под обуви, положил её на стол перед отцом, попутно объясняя: - Это её родословная… Это грамоты с выставок… Это жетоны, медали… Это прививочная карта… Сашку поразило: ладони у старика ходили ходуном. Не пальцы тряслись, а сами ладони! И жетоны, и медали из них падали и падали обратно в коробку. - Пьяница какой-то, - брезгливо подумал Сашка. – Или больной… Сидеть в доме становилось ещё неприятней. Он вышел на крыльцо. Овчарка лежала у будки, положив морду на лапы. К Сашке даже не повернулась. - Собака! – позвал он её. – Иди ко мне! Собака хорошая. Та не шевельнулась. Лишь пряла ушами, отгоняя назойливых мух. И лишь когда из дома вышли взрослые, она встрепенулась, села и уже не отрывала глаз от хозяина. А старик провожал гостей до калитки, жестикулировал и что-то негромко говорил Сашкиному отцу. Тот машинально кивал головой, прижимал к себе коробку с документами и всё оглядывался на понуро бредущую позади овчарку. У калитки остановились, а старик всё продолжал и продолжал говорить, будто его прорвало. - …Она морковку, Дарка моя, любит… Мы с женой всегда её морковкой баловали. И капусту тоже… А кашу – лучше овсянку, с рубцом… - Я знаю, чем их кормить, - прервал его отец. – Держал раньше собаку. - Ага, ага, - будто и не слышал его хозяин. - А вот здесь, вот, очень любит, когда чешешь. Аж замирает! – Он положил ладонь на собачью морду, почесал между ушей. – Она ласковая, всё понимает… - Вы намордник свой обещали, - напомнил отец. – И ошейник… А я вам свой оставлю. - Да зачем он мне? – старик так и не убрал ладонь с собачьей морды. И Дарка морду не убирала. – Сейчас я… Принесу… Сидеть, Дарка. - Вот, сынок, - отец присел на корточки перед Даркой. – Это тебе подарок от нас с мамой. Ей сейчас год и десять месяцев. Она уже почти взрослая и обученная. Сашка присел рядом. Ему почему-то до сих пор не верилось, что они приехали сюда ради собаки. Думал: какие-то дела у папы, а потом уж за подарком… Хотя, в душе что-то шевелилось… так… неопределенное… несбыточное… А оказалось – свершилось! Вот он, пушистый и красивый друг-подарок! Только грустный какой-то «подарок», невесёлый, хмурый… Он с опаской погладил Дарку. - Пап, а ты не обманываешь? - Нет, сынок, не обманываю, - тот почему-то тяжело вздохнул. – Я сам давно хотел собаку. И мама сейчас согласилась. Подошел хозяин, неся собачью амуницию. Молча надел на поднявшуюся Дарку ошейник и намордник, подал поводок отцу. - Всё, идите. – Он даже слегка подтолкнул коленом овчарку. – Только построже пока с ней… пока не привыкнет… Отец потянул поводок. Собака не двинулась. Стояла и не сводила изумленных глаз с хозяина. А затем изумление сменилось страхом и тоской. Она опустила морду. - Идите, идите! – с отчаяньем поторопил их хозяин, но почему-то обернулся, присел рядом с Даркой и обнял за шею. - Иди, Дарьюшка, иди… Прости ты меня, паскудника, - плачуще вдруг вырвалось у него. – Иди, доченька! – И он уткнулся в неё сморщенным жалким лицом. Костлявые плечи его в клетчатой выцветшей рубашке затряслись. Сашка отвернулся. Ему стало так неловко от вида плачущего старика, что лицо у него пошло пятнами и у самого чуть не навернулись слёзы. - Пойдём, пойдём, сынка, - ладонь отца легла на плечо. – Пойдём. Дарка! Рядом! И они побрели по тропинке. Рядом плелась собака. А сзади, у калитки беззвучно, опустив голову, рыдал старик. Будто мёртвую оплакивал. - Пап, а чего он плакал? Взрослый же дядька, а при посторонних… - спросил Сашка в электричке. Отец долго молчал. - Жена у него в больнице. Болеет очень сильно, лекарства нужны. А денег у них нет. Сам же видел, как живут, - он почему-то неприязненно посмотрел на сына, будто тот был виноват в этом. – Вот, он и решил продать собаку. Может, вылечит жену… - И, видя, как Сашка непонимающе смотрит на него, добавил: - Дурачок ты, Сашка. Он же её, как дочку любит. Нельзя так… Будто предаёшь кого-то. А если б я тебя кому-нибудь продал? – И он отвернулся к окну.
Собака понемногу привыкала к новым хозяевам, становилась общительной. Вечерами они – Сашка, отец и Дарка – делали пробежки в близлежащих посадках, играли, тренировались. Но днём, когда родители были на работе, а Сашка приходил из школы, собака почти не реагировала на него: лежала на подстилке и смотрела куда-то в сторону. Сашка пробовал проследить её взгляд: Дарка смотрела в окно и будто ничего не видела и не слышала вокруг. Он нарезАл ей сосиску, подносил к самому носу. Та нехотя жевала кусочек, остальное так и лежало россыпью вокруг неё. Он собирал остатки, выбрасывал на дно мусорного ведра, чтоб не видели родители. Затем садился рядом и начинал разговаривать с ней, рассказывая о школьной жизни. И гладил, гладил её. Та изредка косилась на Сашку, а, вот, неделю назад даже лизнула в ладошку! Сашка замер. Душа сжалась от счастья! А собака, будто почувствовав его состояние, продолжала лизать. Потом тяжело вздохнула и вновь завалилась мордой на лапы. Вечером Сашка взахлёб всё рассказал родителям, и они дружно радовались и хвалили Дарку.
А Дарка умерла через два месяца, как появилась у них. Наскочила в посадках на разбитую бутылку. Ветеринар плохо обработал рану, и заражение крови скрутило её за два дня. Ничего не ела, только пила и лежала на подстилке с перевязанной окровавленными бинтами лапой. Отец взял на это время отгулы и безвылазно сидел рядом с ней. Он же её и хоронил. И шептал, засыпая могилу: «Слава Богу, что Сашка в школе, слава Богу…» А Сашка, придя из школы и увидев пустую подстилку, чуть не зашелся в падучей, захлёбываясь от слёз. Родители кое-как его успокоили, отпоили водой, мёдом. - Не плач, сынок, не плач. Ей ещё хуже от этого, - утешал его отец. – Не плач. Мы потом вместе к ней на могилку сходим, попрощаемся. Иди, умойся... Сашка долго плескал на себя холодной водой, но слёзы катились и катились. Он посмотрелся в зеркало. И увидел сморщенное зарёванное лицо десятилетнего старичка, продающего свою дочку. И снова завыл от горя. А из зеркала ему вторил старик-ребёнок.
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете добавлять вложения
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
